На мохнатой спине

Не ржавеет

Когда я вошёл, она безразлично скользнула по мне взглядом и не узнала. Я не вписывался в её мир, не сочетался с ним; мне было здесь не место.

Приторно и липко пахло лекарствами. В сумеречном углу, едва не прячась за фикус и заслонившись потёртым ридикюлем, застенчиво кашляла маленькая, одетая чуть ли не по-зимнему бабушка. У окна, где посветлей, молодая близорукая мама, одной рукой придерживая за ладошку скучающую дочку лет четырёх, другой поднесла к носу рецепт, вчитываясь.

Смутно ощутив неладное, она глянула внимательней. Не приближаясь, я улыбнулся ей и приветственно помахал. Её взгляд шарахнулся от моего, точно напоролся на что-то колкое. Она торопливо вернулась к делу: отпустила уже оставившему на прилавке деньги старику с клюкой пузырёк слабительного, украшенный фонтанчиком притиснутого резинкой к горлышку рецептурного листка, что-то заботливо старику пояснила вполголоса и лишь тогда, повернувшись в глубину аптеки, громко позвала:

– Ильнара! Ильнарочка! Подмени на пять минут!

Старик, озадаченно косясь в мою сторону, пошаркал мимо меня к выходу. Из тихих недр аптеки степенно появилась яркая татарка средних лет, быстро и цепко прострелила полутёмное помещение взглядом похожих на маслины глаз, оценила меня и чуть поджала губы. Наклонилась к Ане и что-то прошептала на ухо. Аня досадливо помотала головой. Звякнула колокольчиком дверь, закрываясь за стариком. Выйдя из-за стойки, Аня подошла ко мне.

– Надо поговорить, – сказал я.

– Идём.

В её голосе не было ни приветливости, ни тепла.

Коротким, освещённым единственной лампой в железной сетке коридором, загромождённым пустыми коробками, мы вышли во внутренний двор – скорее, пятачок, покрытый крошащимся асфальтом. У слепой стены напротив тяжело кисли два помойных бака; из них, точно комковатое адское тесто, пёр душный хлам. Прямо у выхода тихо мучился, размахивая ветвями на ветру, выросший из трещины в асфальте куст сирени, отцветший и потому словно обожжённый. Под ним тянула исчирканную узкую спину скамья. У ножки её, полная окурков, доживала свой век мятая ржавая кастрюля с отломанной ручкой. По-хозяйски роились матёрые мухи.

– Садись, – сказала Аня и сама резко опустилась на скамейку.

Достала из кармана белого халата пачку папирос, выщелкнула одну. Подождала, видимо, уверенная, что я должен дать ей огня. Я сел рядом и развёл руками.

– Не курю, – сказал я, – и нет ни спичек, ни зажигалки.

Её лицо презрительно дрогнуло: мол, даже спичек у тебя нет. Она достала спички, размашисто и умело, в горсть, чиркнула и закурила. Выдохнула облако дыма. Его тут же сорвало ветром.

– Что? – спросила она.

– Пришёл сказать, что я всё сделал. Насколько сумел. Вчера мне сообщили, что твоего Шпица перевели на поселение. Это значит, его можно навестить.

Я вынул листок бумаги, где аккуратно и разборчиво, во всех подробностях загодя расписал, когда и как двигаться, какие документы иметь и какие вещи можно захватить. Протянул ей.

– Вот.

Она взяла. То и дело затягиваясь папиросой, наскоро просмотрела – не вчитываясь, а просто оценивая для начала. Попробовала неловко, одной рукой, сложить листок пополам. Получилось неровно. Она зажала дымящую папиросу губами и уже обеими руками перегнула мою памятку, сложила, потом перегнула ещё раз, ещё раз сложила, тщательно прогладила пальцами сгиб и сунула в папиросный карман.

– Спасибо, – сказала она, глядя мимо меня.

Я смотрел ей в щёку. Землистая кожа, обтянутые скулы, пучки морщинок вокруг глаз… Сейчас, при свете дня, всё это было куда заметнее, чем полгода назад в интимном сумраке писательского кафе или на зимней ночной улице. Волосы поредели и выцвели. Шея как у ощипанной куры. Рано она это, рано…

– Ждёшь благодарности? – спросила она.

– Вроде бы уже дождался. – Я попытался пошутить. – Ты ведь сказала волшебное слово.

– Говорят, функционеры твоего уровня за спасибо палец о палец не ударят.

– Как интересно, – ответил я. – А что надо?

Она несколько раз молча затянулась. Искорки пепла кровавой россыпью повалились вниз и разлетелись по асфальту.

– Денег у меня нет. Ценности, какие и были в семье, давно ушли на еду. Всё, что я могу в качестве благодарности, – это тебе отдаться, но не буду.

– Аня, – против воли я засмеялся, – откуда у тебя такие познания по части общения с номенклатурой?

– Не вчера родилась.

– Тогда вот что. Расскажи мне в качестве благодарности, видишься ли ты с кем-то из наших. Как они? Кого куда разбросало?

– Ах, вот чего ты хочешь… – уже с откровенной враждебностью произнесла она.

Догоревшая папироса начала гаснуть. Аня достала другую и, плотно прижав к первой, прикурила. Метко послала скособоченный окурок в кастрюлю.

– Это тоже криминал? – мягко спросил я.