На мохнатой спине (журнальный вариант)

Уже перед сном Маша, сидя на кровати в одной рубашке, выставив круглое белое колено и одну ногу поджав под себя, другую свесив на пол, некоторое время мерила меня взглядом, а потом задумчиво сказала:

—Знаешь... У меня такое чувство, что эта девочка к тебе неровно дышит.

—Да ты с ума сошла!—возмутился я. Пожалуй, чуть более поспешно, чем надо бы.

—И ты к ней.

—Маша...

—Я видела, как вы друг на друга смотрели.

—Я на нее вообще не смотрел.

—Вот именно.

—Ну, знаешь...

—И она на тебя. Я уже давно...

—Маша,—я попытался обнять ее, но она вывернулась.

—Нет, это не выход.

—Что не выход? Откуда не выход?

Она отвернулась. Сгорбилась, глядя в угол. Глухо сказала:

—Ты будешь меня, а думать, что ее. Не хочу. Не могу.

Наутро после собиравшейся всякий понедельник коллегии, куда Лаврентий непременно являлся со сводкой сведений, поступивших по каналам политической разведки за истекшую неделю, я решил не откладывать дела в долгий ящик и подошел к нему. Дипломаты неторопливо выходили один за другим; кто-то, с наготове торчащей из рта папиросой, нервно щелкал зажигалкой на ходу, кто-то вполголоса, почти на ухо собеседнику, мрачно комментировал услышанное, а Лаврентий, еще сидя, аккуратно постукивал бумагами о столешницу, выравнивая края. Я навис над ним и сказал:

—Есть разговор.

Он вскинул на меня глаза над очками.

—Понял. Сейчас.

Разложил пригодившиеся ему во время доклада бумаги по прозрачным корочкам, потом убрал корочки в кожаную, с клапанами, папку. Щелкнул застежкой. Тем временем зал опустел, остались только мы. Теперь уже я удобно присел на краешек стола.

—Я, как верный друг и надежный партийный товарищ, поспешил исполнить твоя просьбу.

—Ты о папаше?

—Угу.

Глядя с любопытством, он откинулся на спинку кресла, чтобы удобней было смотреть вверх.

—Ценю, старина. Говори, не томи.

—Он, наверное, неплохой организатор и преподаватель, но в смысле реального дела, боюсь, от него даже в шарашке толку не будет.

У Лаврентия разочарованно вытянулось лицо.

—Даже так?

—Люди подобного склада очень полезны для создания научной среды, духа постоянной дискуссии, интеллектуального фехтования днем и ночью. Это без них никак. А вот лично двигать мысль вперед, мне кажется, ему не по зубам. Ну, и вольнодумство его такое, знаешь, нелепое. Пародия. Никого он с пути истинного уже не собьет. Накушались.

Лаврентий некоторое время молчал, задумчиво потирая вытянутым указательным пальцем губы от носа к подбородку и обратно. Будто делил собравшийся в гузку рот пополам.

—С одной стороны, хорошо,—сказал он.—Я и за него рад, и за тебя. Будьте здоровы, живите богато—а мы уезжаем до дому, до хаты. Но с другой... Ты меня в тяжелое положение поставил. Понимаешь, он очень сильно под Иоффе копает. Есть у меня подозрение, что хочет ленинградский физтех под себя подгрести.

У меня вырвалось:

—Так вот в чем дело!

—А что?—цепко спросил он.—Был разговор?

—Не то что непосредственно про физтех... Но вот Флёрова он с пол-оборота честить начал.

—Флёров? Кто такой?

—Да не это важно...

—Для меня-то важней всего вот что. Если кто-то под кого-то прикапывается, надо принимать меры либо к тому под кого, либо к тому кто. Невозможно не реагировать и оставить в покое обоих. Поэтому если твоего не трогать, то... А Абрама беспокоить очень не хочется. Матерый человечище.

—Замни для ясности.

—Тебе хорошо говорить...—уныло произнес он.—А мне потом, если всплывет, самому так по шее накостыляют...

—Эх, Лаврентий,—сказал я.—Нам ли быть в печали!

Он покачал головой и поднялся. Взял свою папку, хотел идти, но я остановил его, тронув за локоть.

—А знаешь, как они у себя там в науке письками меряются?

—Что?—ошеломленно спросил он.

—Не знаешь?

Я кратенько пересказал ему вчерашнюю лекцию будущего тестя про пэ рэ эн дэ и прочие академические деликатесы. И про то, что за публикацию за кордоном они себе циферку вдвое больше начисляют, чем за публикацию на Родине. И, стало быть, еще рублем это стимулируют. И про то, что во исполнение указа Кобы (а Наркомфин при всем том ни рубля лишнего не выделил) научников их непосредственное начальство обязывает писать заявления с просьбами о переводе на полставки, чтобы они хотя бы прежние деньги получали, а согласно отчетности получки сразу увеличиваются вдвое; и скоро, глядишь, Коба с чистым сердцем объявит народу, что вот, зарплаты счастливым работникам науки доведены, как и было обещано, до средних по региону.

—То есть чистое вредительство, Лаврентий. И все это под носом у партии!

Я не стал говорить, что еще вчера, слушая будущего тестя, припомнил удивившую меня несколько месяцев назад фразу Кобы—дескать, смертность по лагерям удалось понизить. Наверное, как зарплаты повысили, так и смертность понизили... Но походя тему лагерей с Лаврентием лучше было не трогать. Шут его знает; может, наверху этой пищевой цепочки был он сам.