На мохнатой спине (журнальный вариант)

—Но ведь для кого-то может, как ни крути, быть и вот такая правда,—сказал я.—Русские герои, словно былинные богатыри, не складывают оружия в священной борьбе против захвативших Отчизну жидовских кровососов. Более девятисот большевистских преступников были казнены смельчаками, готовыми, не задумываясь, жертвовать своими жизнями ради освобождения матушки-России от коммунистического ига.

У Сережки отвалилась челюсть. Маша приподняла подбородок с кулачка и нахмурилась. У Надежды красиво приоткрылись губы и глаза стали... Не знаю, как сказать. Словно она вдруг обнаружила, что Земля круглая.

—Пап, ты чего...—сказал сын.

Я-то был уверен, что говорю это все ради него. Я даже и смотрел-то тогда больше на него, чем на нее, и все еще полагал, будто я вышестоящий мудрец.

—Фактов пруд пруди, их подбирать легко,—сказал я.—Более важные, менее важные... Более эффектные, менее эффектные... Какие надо. Но иногда приходится выбирать между правдами. В жизни, наверное, это самый важный выбор.

—А вы как выбираете?—негромко спросила Надежда.

—Чай пейте,—сказала Маша.—Плюшки берите. Остывает.

Я поднял блюдо с ее фирменным лакомством и подал сначала Надежде, потом сыну. Надежда аккуратно взяла одну, Сережка по-хозяйски сгреб сразу три. И одну положил своей девушке на ее блюдце.

—Мой давний друг,—неторопливо начал я,—отличный фронтовой товарищ, в двадцать втором внезапно решил, что тут он не за то боролся, и поехал бороться за то и туда. В Палестину, укреплять общины поселенцев. Он мне потом писал очень искренне, что, когда ехал, думал так: вот есть правда двух народов, у каждого своя, и надо искать взаимопонимание и компромисс. А через год написал, что понял: одна из этих правд—это правда его народа, а другая правда—правда народа чужого.

—Но это подло...—сказала Надежда.

—Не знаю,—ответил я.—По-моему, как раз честно. Предельно честно в таком положении. Куда подлее те, кто, про себя делая этот же выбор, вслух продолжают твердить, что они, мол, отстаивают общечеловеческие ценности и таки ищут взаимопонимание и компромиссы.

—Ну, ты вообще...—пробормотал Сережка. Судя по его брезгливо оттопыренной нижней губе, о подобных подонках и говорить-то не стоило.

—Возьмем для примера такой тезис: «Палестина есть исконно еврейские земли». Для тех, кто принадлежит соответствующей традиции, он является бесспорной истиной и не нуждается в доказательствах. Человек слышит и сразу согласен всем сердцем: ну, разумеется, а как же? Для тех, кто принадлежит к иной традиции, он столь же бесспорно является ложным и злокозненным. И, что характерно, никакие рациональные доказательства, никакие экскурсы в историю и культуру таких людей не переубедят, а лишь разозлят. Нет никакой надежды оценить эту правду извне культуры, объективно, сверху. Решает единственно принадлежность к культурной традиции, потому что именно она и делает народ народом. Тем или другим.

—Ох,—не выдержала Маша.

Мне оставалось ей лишь подмигнуть. Но остановиться я уже не мог.

—Тот, кому на все плевать,—пояснил я,—и кто не собирается даже пальцем о палец ударить, может попробовать надуть щеки, выпятить живот и изобразить объективность. Но наша-то задача не этим ангелом во плоти полюбоваться, а придумать, как поменьше злить обычных людей, не ангелов, с обеих сторон. Чтобы количество ненависти и крови в мире не росло, а хотя бы чуток уменьшалось.

Маша, помрачнев, опустила глаза. На кровь мы с ней насмотрелись, и она понимала: я не с бухты-барахты витийствую. Молодежи подавай справедливость любой ценой. Когда наглядишься на то, как и чем справедливость утверждается, начинаешь некоторые вещи чтить выше нее. Я, во всяком случае, начал.

—Па, что-то ты...

—Однако и это еще не все,—проговорил я.—Самый трудный выбор—это когда двумя правдами не два народа разведены, а разорван один.

—Я вот как раз это и хотела сказать,—проговорила Надежда, в первый раз посмотрев на меня с интересом. Или с уважением, что ли.—Вернее, об этом спросить. Вы же с этого начали. Значит, к этому и ведете, да?