На линии горизонта

Если же говорить об обычной человеческой вежливости, то мы точно — восточные дикари — «не такие люди». Моя американская сослуживица Энн, которую я просила исправлять мои «английские недочёты» (эту просьбу американцы неохотно выполняют, будто совсем не получают удовольствия ущучить тебя в неправильном произношении, зато «свои» получают массу наслаждения от твоих ошибок), заметила мне на заправочной станции: «Вы не сказали: «Плиз». Пауза. Я удивлённо смотрю на неё. «Когда просишь бензин, то нужно сказать: «Регуляр, плиз». Вы же сказали просто: «Регуляр». Почему русские такие невежливые?» Я ответила, что заправщик мне не понравился, а если бы понравился, то я бы не только «плиз» сказала, а даже дала бы ему чаевые.

Ну, какое кому дело — нравится или не нравиться тебе заправщик? — задала я потом сама себе вопрос. Почему я вкладываю эмоции в самые пустяшные дела? А может это неравнодушие к человеку? Проявление участия? Но ведь это обман, на самом деле мне нет никакого дела до него, как и ему до меня. И что же? Высказывать свои эмоции где попало, по любому поводу? Доказываешь какую‑то свою правоту с жаром, даже перед теми кого и не уважаешь, и так увлечёшься своими чувствами, что через полчаса чувствуешь себя глупо, нелепо. И зачем спрашивается? Я всегда вспоминаю, как американский журналист, присутствуя на первом собрании эмигрантов, где каждый хотел перекричать другого, сказал: «У русских никогда не будет демократии… они не уважают друг друга». Повышенный, бурный тон в публичных дискуссиях, как у людей с Востока, чужд англоязычной публике, американцы, могут просто ненавидеть друг друга, а посмотрите как корректно общаются, улыбаются, вместе обедают… Кеннеди с Бушами.

«Учитесь властвовать собой…» И я учусь «не у таких людей как мы». Теперь уже меньше получаю двоек, стараюсь почти всегда прибавлять «плиз» ко всему: «пластик, плиз», «не надоедайте, плиз», «идите… подальше, плиз». Но, как только приезжаю на родину, этот навык вежливости исчезает почти начисто, дышу родным воздухом и вместе с ним вдыхаю отдельные привычки. И уже в таможне вооружаюсь всем забытым арсеналом ответов, огрызаний и готовлюсь к принятию нападений. Почему? Воздействие этого места на моё бессознательное?

Конечно, никому непредназначенные американские улыбки делают реальность более гостеприимной, даже если за ними скрывается безразличие и пустота. А какие вежливость может создавать иллюзии? Кажется к тебе относятся даже с восхищением, довольны твоей работой, мнениями, «всё хорошо», — и вдруг сюрприз — ты оказываешься на улице — тебя уволили, отказали, или сделали ещё какую‑нибудь гадость с улыбкой. (Мою сотрудницу Е. А. — химика из Одессы, американская профессорша, с которой Е. А. работала, пригласила на ланч — в благодарность, когда же они, наевшись и наулыбавшись, вернулись в лабораторию, то Е. А. нашла на своём столе копию жалобы, направленную в деканат, что дескать Е. А. перепутала какие‑то химикаты, подписанные этой самой профессоршей. И мы только гадали: когда та написала донос? До ланча или сразу после, пока Е. А. заходила в библиотеку?) Чтобы понять что стоит за вежливыми американскими словами и улыбками нам, привыкшим к выплёскиванию «правды вместе с матерью», требуется отдельный навык. В этой культуре сдержанности, недоговорённости, отстранённости, формальности, человек, воспитанный на цветастости, красноречивости, сочности, эмоциональности, теряется.

«Всё хорошо, мне нравится», — вежливо резюмирует Даничка, прочтя английский перевод моей книги. И я теряюсь.

Одни слишком эмоциональны, а другие — слишком формальны. Возможна ли искренность вместе с красотой и улыбками? Народятся ли такие своеобразные люди, соединяющие американский прагматизм и русскую эмоциональную душевность?

«Вы не должны рассказывать эту историю в присутствии американских женщин», — отозвав в сторону рассказчика, сказала американская приятельница нашему другу — профессору Бостонского университета. Что за история? — Анекдот про чукчу — «…так долго не живут», — «Американцы и так думают, что русские — дикари», — добавила она.