На линии доктор Кулябкин

Кофейный домик пока не источал кофейных запахов — там никого не было. Все заперто и спокойно. Сад еще не жил музейной жизнью, а только готовился к ней.

Я отошла на дальнюю скамейку — отсюда был удобный обзор.

Первой промчалась Лариса. Высокая, длинноногая. И тело такое же: гибкое, упругое, пружинистая вся — смотреть приятно. Шаг мужской, широкий, голова откинута, профиль четкий, будто бы его ножницами вырезали, волосы с золотистым блеском, развеваются.

Пробежала Соня, Софья Семеновна, Ларисин антипод, самая мелкая из маминых девочек. Глядя на нее, все хочется уменьшительными именами называть: носик, губки, ротик. Удивится она или обидится, сложит губки бантиком, носик вздернет, обнажит два небольших передних зубика, — типичный кролик. Единственно, что у Сони значительное, — волосы. Черный шар. Мама не раз советовала ей прибрать их, стянуть ленточкой, чтобы не торчали. Не хочет. Это, говорит, делает мое лицо особенно оригинальным, похожим на Анжелу Дэвис.

Экскурсию они ведут с Ларисой по-разному.

Лариса говорит свободно, фразы короткие, ясные, жест широкий. Не жест, а взмах. Поднимет указку — не экскурсовод перед группой, а полководец. Я всегда восхищаюсь ею.

У Сони иначе. Протарахтит быстро-быстро, прыгнет в сторону. Скажет что-то еще и опять прыгнет. Вроде кенгуренка. Но самое главное, текст своей экскурсии она уже так знает, что, пока группу ведет, обо всем передумает: и чего купить на ужин, и куда завтра сходить. Вроде бы две Сони существуют: одна говорит, а вторая, не мешая первой, думает.

А вот и мама! Промчалась мимо, поглядывая на часы, — директор терпеть не может, когда сотрудники опаздывают.

Я снова пожалела, что не на маму похожа, а, видимо, на отца. Красивая она! Выше меня, что, как известно, нетипично для нашего времени, когда все нормальные дети гораздо выше своих родителей. С Соней меня, конечно, не сравнить, но Юра легко меня под мышкой прячет. И ноги у мамы стройные, подъем высокий, как у балерины, а у меня с детства плоскостопие, и я из-за этого предпочитаю туфли без каблуков. С каблуками-то красивее, понимаю, но если надену, то к вечеру не знаю, куда ноги пристроить, — гудят.

Дунул ветер с Невы, и до меня долетел острый и приятный запах кофе. Значит, работа в домике началась. Приоткрыла дверь — все штепселя включены, спирали работают, идут утренние приготовления.

Лариса первая увидела меня, обрадовалась.

— Будешь кофе?

— Выпью.

Мама подняла на меня глаза и тут же принялась листать какие-то бумаги. Мой приход не удивил ее.

Я присела рядом.

— Ну? — спросила она. — Что надумала за ночь?

— Ничего нового. Я уже дала Вере согласие.

Она откинулась на спинку стула, поглядела на меня с осуждением.

— Чему ты у сапожников научишься? Да и Вера — на шесть лет тебя старше, какая она тебе подруга.

Не закончила, махнула рукой.

Подошла Лариса с кофейником, поставила его на пепельницу, чтобы не испортить стол, присела сбоку.

— Идет работать в сапожную мастерскую, — пожаловалась мама.

Лариса налила чашку, отхлебнула глоток, кивнула. Ко мне или к качеству кофе относился этот кивок — неясно.

— Представляешь, первая экскурсия у меня в двенадцать. Сделали расписание! А встала чуть свет.

— Без дела толчемся, никто времени нашего не жалеет, — согласилась мама.

— Могла еще два часа спать… — Она зевнула в подтверждение своих слов, повернулась в мою сторону. — Решила и молодец! Хуже, если бы твоя дочь ничего сама решить не могла. Решительных я уважаю. А что в сапожную мастерскую — так ведь и там люди. И может, поумнее институтских найдутся.

Она ткнула маму в плечо, как мальчишка, сказала с вызовом:

— Ну что ты, Анна, страдаешь? Поработает год — разве плохо? Я до этого экскурсионного бюро восемь лет добиралась. И санитаркой была. И подсобницей на заводе. Даже пожарником. И не жалею, все на пользу пошло.

Сзади высокий писклявый голос спросил:

— Можно, девочки?

Лариса отодвинулась, а Соня уже протискивала между нашими стульями широкое кресло. Села, оглядела всех с сочувствием:

— Ты, Анюта, не переживай. В наше-то время как было? Не хочешь учиться, а институт все равно кончаешь. А теперь только и слышишь: того зарезали, этого. Хирургия какая-то, а не вступительные экзамены. — Она помолчала, хитро поглядывая на меня. Что-то было в ее взгляде припрятано. — А я уже кое с кем договорилась о Любе…

Вопроса не последовало.

— Будет работать в Академии наук.

— Ну? — обрадовалась мама.

Лариса кашлянула, спросила осторожно:

— Кем?

— В животнике.

— Где?

— Ну, в животнике, с крысами…

— Иди ты, — сказала Лариса беззлобно. — Очень Любе нужны академические крысы. Она уже в сапожное ателье устроилась, директором.

Я так и знала, что Соня поверит.

— А что? — сказала Соня с явным одобрением, — Здорово! Да кому нужно наше высшее? Учишься, учишься, а потом сто рублей. А Любка небось сразу двести отхватит.

— Триста, — сказала Лариса.

— Ба-атюшки! — ахнула Соня. — Триста?

Ее лицо вытянулось, в глазах появился испуг.

— Ладно, — сказала Лариса. — Перестань чужие деньги считать, лучше ответь, когда отдашь долг за костюм. Меня давно спрашивают…

Сопя поставила чашку, виновато заморгала: