На линии доктор Кулябкин

Мне хотелось кричать от обиды. Чужие люди так близко принимают мою беду. А жена?!

Прохоренко включил фары. Свет полыхнул по дороге, вырвал из темноты забор, переломанный штакетник, столб. От обочины к середине дороги метался маленький человек, махал руками и что-то кричал.

Прохоренко дал длинный сигнал.

— Задавишь! — выкрикнул Шишкин.

Человек отскочил в сторону, погрозил нам кулаком.

— Я решил, — передохнул Шишкин, — что сегодня буду давать показания следствию.

— Ну, задавить его я не мог, — спокойно сказал Прохоренко. — Он же не стоял на дороге, а метался.

Прохоренко поднял стекло: дуло. Разговор оборвался.

— Как вы думаете, — внезапно спросил Прохоренко, — от чего зависит победа гроссмейстера в сложнейшем шахматном матче?

— От удачи, — сразу же ответил Венька.

— На таком высоком уровне везение — это несерьезно.

— Тогда подготовленность.

— И это ерунда. Разница в знаниях может оказаться ничтожной.

— Здоровье?

— Почти угадали. Шахматный матч в первую очередь — это соревнование нервных систем. Побеждает тот, у кого крепче нервы. В жизни, кстати, то же самое.

— Тогда ты давно должен бы стать гроссмейстером, — вставил Веня. — Крепче нервной системы, чем у тебя, я еще не видел.

Я с интересом наблюдал за ними.

— Шахматы мне никогда не нравились, — засмеялся Прохоренко. — Не тот у меня темперамент. Вот гонщиком я мог бы стать. Но, увы, никто не обратил внимания на мои наклонности.

Леонид Павлович затормозил около трехэтажного дома.

— Не все же должно исполняться из того, о чем мы мечтаем, — возразил Шишкин, выходя вслед за мной из машины. — Я, например, мечтал быть дворником.

Мне показалось, что Прохоренко вот-вот скажет колкость, острота явно висела у него на языке, но он притянул Веньку к себе.

— Веня, ты хороший человек, но не подначивай меня на остроту. Если хотите, то все, все должно исполняться. Взгляните на любую выставку детского рисунка даже у нас в Вожевске. Это же сплошь одаренные художники. Каждый из них точно впервые увидел мир. А дальше? Где эти гении и таланты? Куда сгинул их дар?

Он весело поглядел на меня. Мы двинулись за Люсей.

— Теперь вы пропали, — сказала она. — Прохоренко садится на своего конька.

— Могу и помолчать.

— Нет, нет, — торопливо сказал я, — мне очень интересно.

— Все дело в педагогах, в их подготовке и культуре, в их умении проникнуть в мир ученика, как это умели делать Макаренко или Корчак. Добиться дружбы, доверия, полной откровенности ребенка, а тогда уже можно начать помогать ему укреплять веру в себя, определять его призвание. Согласитесь, не так уж много учителей готовы к решению такой задачи, а ведь, если говорить откровенно, это проблема нашего будущего.

— Конечно, — согласился я. — Но что можно сделать?

— Готовить педагогов, предельно повышать их общий уровень. Для того чтобы определить настоящее призвание, помочь ученику найти себя, нужны философы и тонкие психологи. Поглядите, Виктор, что происходит сейчас. В одной семье ребенку торопятся купить пианино, а у их сына, оказывается, совершенно нет слуха. В другой во время ремонта квартиры мальчик помог родителям выбрать обои, удачно подобрал колер, и вот взрослые начинают ждать от него блестящих достижений в живописи.

— Вы хотите сказать, что именно тогда-то они и прошли мимо его настоящего призвания — это мог быть прекрасный маляр, краснодеревщик, замечательный строитель, но не художник? — Мы уже стояли около двери их дома. Я сказал: — Леонид Павлович, я невероятно восприимчивый человек. Невольно начинаю примеривать вашу философию к себе. И действительно, кто ты — художник или маляр?

— Примеривать не мешает каждому, — согласился Прохоренко. — Но вам можно не волноваться. Да и путь ваш в литературу не был простым, не так-то легко вы к ней пришли.

— Вашими бы устами, Леонид Павлович, да мед пить!

Дверь нам открыла румяная, пышущая здоровьем, полная, как кустодиевская купчиха, молодая женщина.

— Знакомься, — сказал ей Вениамин. — Мой друг и однокурсник Виктор Лавров.

Я поклонился.

— Варвара, — представилась она, раскатывая на языке букву «р».

— Моя супруга, — объяснил Венька.

Судя по энергичному и решительному взгляду женщины, в Венькиной семье царил матриархат, и я сразу подумал, что все кадровые дела гороно утверждаются на семейном совете.

— Как Севуля? — спросил Венька. В его голосе слышалось заискивание.

— Тебя это, по-моему, не интересует.

— Кха, — кашлянул Венька и, смущенный, отошел в сторону.

Прохоренко повесил пальто, помог раздеться нам. Женщины ушли в кухню — оказывается, Варвара оставалась у Люси дома, что-то доваривала.

— Пойдемте в мою обитель, — пригласил Прохоренко.

Кабинет был просторен. У окна письменный стол с красивой старинной лампой, по обеим стенам стеллажи с книгами, кожаные кресла с ампирным барельефом на спинках.

— Странные люди бабы! — Веня был расстроен и поэтому старался выглядеть этаким бодрячком. — Обязательно выламываются при людях, а, глядишь, дома — другой человек.