На линии доктор Кулябкин

Я подошел к стеллажу. Несколько полок в два ряда заставлены книгами по философии и педагогике: Ушинскии, Герберт, Платон, Кант, Песталоцци, тут же Павлов, Сеченов, Бехтерев… Интерес Прохоренко к физиологии меня несколько удивил, я потянулся за томиком Павлова, раскрыл наугад страницу.

Нет, книги не пылились здесь. На полях были заметки, некоторые строчки подчеркнуты: видно, что хозяин кабинета основательно работал над всем этим.

— Кажется, недоумеваете, зачем мне эти мудреные труды? — Прохоренко улыбнулся. — А я считаю, что глубокого знания физиологии как раз и недостает даже самым лучшим современным учителям. Иногда я очень жалею, что не мог окончить медицинского института. Врач и педагог — идеальное сочетание для настоящего учителя.

Он заглянул в открытую страницу, взял у меня книгу.

— Вот, пожалуйста: «Рефлекс цели имеет огромное жизненное значение: он есть основная форма жизненной энергии каждого из нас». Ну не превосходно ли? А смысл? Вдумайтесь, тут продолжение прерванного нами разговора о малярах и художниках.

Прохоренко захлопнул книгу и сунул ее на полку.

— Рефлекс цели, здоровое начало — как хотите, так и понимайте, неважно. Но за этим стоит огромное: устремленность к победе, уверенность в себе. Этот рефлекс цели, убеждение в своем назначении как личности обязан развивать в ребенке учитель.

— А вы допускаете, что тот маляр мог бы стать художником, но не стал, не сложились обстоятельства?

Прохоренко отрицательно покачал головой.

— Слово «везение», скажу честно, мне не нравится. Расслабляющее душу слово. В нем мне слышится надежда на случай, на какие-то не зависящие от человека причины. За долгие годы учебы ребенка у педагогов достаточно времени, чтобы убедить каждого школьника в том, что он  о б я з а н  стать незаурядной личностью, и этой моральной уверенности ребенку должно хватить на всю жизнь.

— Те-ория! — протянул Веня.

— Нет, — решительно отверг Прохоренко. — Конечно, сейчас уровень учителей таков, что возлагать подобные задачи на них еще нереально. Но кое-что можно сделать уже теперь, и мы, кажется, делаем.

Шишкин перебил Прохоренко:

— Витя! У меня есть замечательная идея! Напиши о Леониде. Когда ты посмотришь, что у него делается в школе, — ахнешь! Я тебе сразу об этом сказал.

— Вениамин, о чем ты? Сейчас, когда у Виктора столько дел… И вообще это совершенно не нужно.

Вениамин обиделся. Я молча обнял его и подумал, что если у мамы все обойдется благополучно, то о таком человеке, как Прохоренко, я действительно с удовольствием напишу. Вот где выдумывать не придется, все есть: и размах, и глубина, и значительная проблема.

Люся приоткрыла дверь, позвала нас к столу. Мне было жалко прекращать интересный разговор, но Прохоренко категорически заявил:

— Есть хочу!

Он потел в ванную вымыть руки, а я остался в коридоре.

— Осознал, что за фигура? — шепотом спросил Шишкин.

— Любопытный человек, — согласился я.

Люся закричала из столовой:

— Вы скоро там? Леня, ты заморочил всем голову!

— То, что говорит твой муж, очень интересно.

— Вот-вот, — подхватил Шишкин, — поэтому я уговариваю Виктора написать о Леониде.

— Прекрасная кандидатура, — шутя сказала она. — Титан мысли! Если писать, то, конечно, только о нем. — Она подхватила меня под руку. — А вот если ты с голоду упадешь в обморок, Витя, отечественная литература мне этого не простит.

Стол был организован на славу. Прохоренко наполнил бокалы шампанским.

Люся поднялась, но Варвара стала требовать, чтобы первый тост произнес я.

— Пусть писатель говорит, писатель! — кричала она.

— Может, для тебя он только писатель, — сказала Люся. Она стояла с поднятым бокалом. — Но для меня Виктор — прежде всего друг юности. Я хочу выпить за Анну Васильевну, за ее здоровье, за то, чтобы у вас все, все обошлось хорошо.

Я отдыхал после тяжелого, напряженного дня. И невольно надежда стала вселяться в меня. Казалось, что в Вожевске, где я окружен такими людьми, мне не может не повезти.

Я поднялся. Прохоренко спокойным, умным взглядом следил за мной. В Люсиных глазах были доброта и нежность. Длинно говорить было незачем. Я посмотрел на всех и сказал:

— Если бы я мог отплатить таким же добром за ваше добро к нам с мамой!

Глава седьмая МАРИЯ НИКОЛАЕВНА

В эту ночь я почти не спала. Лежала с открытыми глазами и ждала, когда наступит рассвет.

Я думала о сегодняшнем дне, о том, что скажу ребятам. Я обращалась к ним, шепотом произносила фразу и с тревогой прислушивалась к своим интонациям: репетировала разговор с детьми. Если бы Вовка проснулся, то решил бы, что в квартире есть кто-то еще, кроме нас.

И сколько я ни повторяла доводы Леонида Павловича, спокойнее мне не становилось.

Но, может, поступить иначе? Прийти в школу. Дождаться Горохова и Боброву. И если у них готова газета, то сразу же повесить ее в классе. Нет. Я не чувствовала в себе силы выступить против Леонида Павловича.

Значит, есть одно-единственное решение — делать то, что он просит. Дружба, в конце концов, требует компромиссов и уступок.