На линии доктор Кулябкин

Красный фонарь на мосту вылупил свой глаз и, не мигая, рассматривал прохожего.

Стасик пересек дорогу, оглянулся.

— Сим-сим, отворись! — сказал он.

И вдруг зашевелился Кировский мост, вздохнул, напрягая каменную грудь, и потянул остов, разрывая провода электрической сети.

«А мне здорово повезло!» — неожиданно подумал Стасик.

— Мне здорово повезло! — крикнул он мостам.

Где-то вблизи играла музыка. Он огляделся. Какой-то тип бродил по набережной с транзистором.

— Приятель! — закричал Стасик. — Ты потерял свою девушку?

— Я ее нашел, — засмеялся парень с транзистором. — Слышишь ты, я нашел девушку!

— А я нашел фермент! — крикнул Стасик.

— Ты сумасшедший? — спросил парень.

— А как же! — захохотал Стасик.

В нем вдруг заплескалась радость, как Нева в этой ночи, и луна показалась зеленой точкой в Мировом океане, на перекрестке тысяч световых лет, уходящих в бесконечность. Он не мог больше выдерживать один всю навалившуюся на него радость, подбежал к телефонной будке и быстро набрал помер Палина. Гудок, два, три… Почему не снимают трубку? Может, нет дома? Он повесил трубку и набрал номер Тани. Никто не подходил.

«Черт побери! — сказал Стасик. — Все нужные люди переселились в соседнюю галактику!»

Он посмотрел на часы. Было половина четвертого.

Он засмеялся, сообразив, что уже утро, и сразу услышал хриплый и недовольный голос Таниного отца.

— Алло? Алло?

Стасик улыбался, не зная, что сказать отцу в четыре часа ночи.

— Алло? — в третий раз сказал отец и дунул в трубку. «Интересно, для чего он дует? — решал Стасик, улыбаясь. — Надеется сделать дырку в проводе?»

Он тоже дунул.

— Что? — спросил отец.

— Гав! — пролаял Стасик довольно мирно.

— Что? — переспросил отец.

— Гав-гав! — повторил Стасик.

— Хулиганы, — объяснил отец домашним, окружившим его.

— Дай, я послушаю. — Он понял, что это Таня. — Может, помехи?

— Хулиганы, — сказал отец. — Я не буду вешать трубку, а ты беги в автомат и проси милицию проверить номер.

— Алло, — наконец сказала Таня.

Было слышно, как затихают в коридоре шаги отца.

— Гав! — ласково сказал Стасик.

— Я тебя поздравляю, — сказала Таня. — Кажется, все хорошо. Опыты вышли.

— Рррр-гав, — подтвердил Стасик.

Он положил трубку и запел серенаду Дон-Кихота. Он шел по городу и каждый раз, проходя мимо автомата, останавливался на минуту, подавляя искушение позвонить шефу.

Глава седьмая

Мама суетилась, подкладывала в тарелку еду и все время вздыхала.

— Похудел. И что-то в тебе изменилось.

Я кивал, улыбался глазами, раздувал щеки, вот, мол, не могу ответить, рот занят.

— Колючий, — сказала мама, — как отец после дежурства.

Я опять вспомнил о смерти тети Они, но ничего не сказал матери. Пусть пока не знает об этой беде.

— Как это можно не спать ночами? Вот и отец был таким. Он мог работать сутками.

…Во дворе нашего дома ничего не изменилось. На скамейке сидели пенсионеры. Я подошел к бывшему управдому, семидесятипятилетнему старику, тот поднялся, чтобы поприветствовать меня.

— Приехал? — спросил управдом. — А Анатольевна жаловалась, что тебе не вырваться даже на неделю.

— Действительно не вырваться.

— Значит, сюрприз?

— Вроде.

Петр Васильевич рассмеялся, довольный своей догадливостью, и похлопал меня по плечу.

— Вечером зайди, померяешь давление.

…На Новочеркасском за год выросли новые корпуса, желтые близнецы, около которых еще стояли, словно вытянув от удивления шеи, подъемные краны. Среди незаселенных новостроек мой дом — старик; ему столько же, сколько и мне, хотя, пардон, он старше на два года. Когда-то дом казался «почти до неба», и окна в квартире «почти до неба», и по Охте бродил одинокий трамвайчик, а люди долго ожидали на улице, мерзли и ругались.

Я любил стоять с театральным биноклем у окна и смотреть, как прибывают трамваи. Отец приходил с работы утром. Он был врачом «Скорой помощи», а это настоящее дело, которому завидовали во дворе все ребята.

Война началась с того, что отец получил военную форму. Трамваи на Охту стали ходить очень редко; еще реже домой приходил отец. Меня и мать эвакуировали в Вологду. Мы ехали медленно, значительно медленнее, чем шли страшные письма с фронта.

Потом было всякое. Мы вернулись в сорок пятом, и дом моего детства за эти четыре года словно бы уменьшился и перестал казаться большим. Теперь он ничем не отличался от домов, которые строили рядом.

…Шофер такси прибавил газ, как будто за ним гнались. Он въехал на Охтинский мост, пролетел мимо Смольного и вывернул на Суворовский. Около института я расплатился и вышел.

Больничные корпуса утопали в зелени. В саду на скамейках с конспектами и учебниками сидели студенты. Была середина июня — пора экзаменов. Три года назад в это же время здесь сидели мы со Стаськой, задавали друг другу случайно пришедшие в голову вопросы из экзаменационных билетов, вспоминали проценты смертности и рождаемости, в паническом страхе бросались к отличникам, чтобы выяснить причины загрязнения воды или проблемы прибавления веса новорожденных.

Я рассматривал здания, сад, выискивая какие-нибудь перемены. Все оставалось прежним.