На Лене-реке

— Верно, Андрей Николаевич, счастье. Но только я вот что скажу. Не пойми, что учить тебя хочу, а как брату бы сказал: счастье беречь надо… Я вот молодой озорной был. Старые рабочие и сейчас могут про Ваську Кудряша рассказать. Было время, слободские бабы своим дочерям и глядеть на меня заказывали. А вот Татьяну узнал, и ровно подменили меня… Сколько мы с тобой прожили, Танюша? Тринадцатый год доходит. Да что говорить, у тебя на глазах прожили, Андрей Николаевич.

— Чур, чур! Смотри, не сглазить бы, — засмеялась Таня и еще крепче прижалась к Василию.

— Нет, уж теперь не сглазить… Я к чему это говорю. Дело прошлое, а мы с Татьяной вас жалели. Не было у вас семейной жизни. Что было, то не жизнь. А хотелось бы и за вас порадоваться.

За окном послышались ребячьи голоса.

— Мои орлы идут, нагулялись, — сказала Таня и подошла к окну. — Нет, опять мимо. Не заманишь домой.

— Пусть гуляют, — сказал Андрей. — Приленское лето короткое. Придет зима, домой загонит.

— Матери написали, Андрей Николаевич? — спросила Таня.

— Напишу, конечно. Получу ответ и сразу напишу.

— А вот это нехорошо, — резко сказал Василий. — Кому не верите? Ей? Или себе?

— Напишите, Андрей Николаевич, — поддержала Таня, — сейчас напишите. Пусть и мать порадуется. Немало она погоревала за вас.

В эту ночь Андрей не ложился.

Оба письма были написаны и запечатаны. До самого утра гулко раздавались в ночной тишине шаги Андрея. Он ходил и думал о счастье, которое нужно беречь.

Глава девятая

1

В первый раз пришлось Саргылане обидеться на Егора Ивановича. В другое время не так задело бы ее. А тут и без того кошки на душе скребут, да еще дядя со своими шутками:

— Однако, дочка, оставила ты в Москве что-то. Не сердце ли?

Знал бы он, где ее сердце! Всю дорогу по пальцам считала, когда в Приленск вернется, в цех придет…

— Ах, девчата, как я по своей машине соскучилась, — не раз говаривала она подругам в вагоне.

Шустрая Дуся Карпова хитро подмигивала.

— По машине ли?

И подруги понимающе переглядывались и смеялись, как будто им точно было известно, о ком соскучилась Саргылана. Наверно, понимали, что не может машина целиком заполнить девичье сердце.

Ах, кто бы знал, как они правы!

А вот кому надо бы знать, тот ничего но понимает. Эх, Федя! Ничего-то он не понимает. Ему в шутку сказали, а он… Если бы любил, не поверил бы разным глупым шуткам… Конечно, глупо все получилось… Сама тоже виновата. Сказать бы одно ласковое слово, пересилить свою обиду, и все было бы хорошо. Да ведь как же! Гордость в карман не спрячешь. Вот и догордилась, Федя второй день не подходит, когда по цеху идет, так по другой стороне конвейера, и головы даже не повернет. И не подойдет. Хоть и захочет подойти, все равно не подойдет. Тоже гордый… Наверно, думает, она первая окликнет. Нет, гордость на гордость. Обидно только, дружной работы теперь не будет. А ей так нужна его помощь. Всю дорогу думала: расскажу Феде, и будем вместе изобретать конвейер, такой, чтобы стахановцев не задерживал… Не вышло вместе…

Такие невеселые мысли одолевали Саргылану. И работала она поэтому хотя и по-прежнему старательно, но как-то машинально.

Таня раньше всех заметила подавленное состояние Саргыланы, но понять ничего не могла. Видно было, что девушка сама не своя, равнодушная и безучастная ко всему, а отчего — неизвестно.

Незадолго до конца смены остановилась лента конвейера. Таня стояла неподалеку от рабочего места Саргыланы и заметила, что та не всполошилась, не взволновалась, как обычно, а молча стояла около машины, даже не оглянулась. Таня встревоженная подошла к Саргылане.

— Что с тобой, Саргылана? Ты не больна? — участливо спросила Таня.

— Нет, я здорова, — ответила Саргылана, стараясь не встретиться глазами с Таней.

Таня молча коснулась ее плеча.

— Пойдем-ка, девонька, поговорим по душам.

Разговор по душам получился не сразу.

У Саргыланы было много той скромной гордости, которая не позволяет человеку докучать другим своими переживаниями и побуждает скрывать их от глаз окружающих.

Но Таню Саргылана почитала, как мать, а главное, чувствовала, что не любопытство, а забота о ней, Саргылане, побудила Таню начать этот разговор. И Саргылана рассказала, как обидел ее Федя, укорив московскими знакомствами.

— Только и всего, — улыбнулась Таня. — Да вы, я вижу, друг друга стоите. Один не пролей, другой не подтолкни.

Но Саргылана насупилась. Ей все происходящее совсем не казалось смешным.

— Татьяна Петровна, зря вы смеетесь. Мне обидно.

— Не буду, не хмурься! Я верю, что обидно, да стоит ли обижаться друг на друга по пустякам?

— Как вы говорите! — с упреком в голосе возразила Саргылана. — Разве пустяк? Он думает, я скрыла от него. Как смеет он так думать! Если бы я полюбила другого — сама бы сказала. Я никогда никого не обманываю. Как он смеет!

Побледневшая от волнения, с горящими глазами, Саргылана была так хороша, что Таня невольно залюбовалась ею.

«Ай, Федя! Не знаешь ты цены этой девке», — подумала она.