На крыльях АДД

Вести самолет без приборов темной ночью трудно. А тут еще старт погасили. Сесть бы скорее…

А бензин все льется на меня, брызжет в лицо. В левом сапоге хлюпает, и сильно жжет ногу и грудь. Мне даже дурно стало от запаха бензина.

Наконец включили стартовые огни, и я уже не помню, как посадил тяжелую машину.

Очнулся в медсанбате. Солнце клонилось к западу. Значит, я проспал целый день? Ничего себе1

Дежурная сестра, увидев, что я проснулся, вышла, и тотчас же в палату вошли мои ребята — штурман, радист, стрелок. У штурмана в руках букет полевых цветов. Он кладет их мне на койку и поздравляет меня с днем рождения. И тут я вспомнил, что сегодня, 28 июня, действительно день моего рождения!

Спрашиваю:

— Друзья, объясните, пожалуйста, что такое с нами произошло?

И мне рассказали, что к нам вплотную подкрался фашистский истребитель — нас-то видно было, мы шли с включенными бортовыми огнями — и стал обстреливать из турельного пулемета. Но, видимо, стрелок был плохой, и пулеметная трасса проходила сзади меня, я ее не видел. А Заяц не мог ответить огнем своего пулемета из-за неисправности затвора. Он стал кричать, чтобы я погасил бортовые огни и отвернул в сторону, но я его не расслышал. Тогда немецкий ас зашел к нам в хвост, дал очередь из всех своих пушек и пробил нам бензиновые баки, которые не взорвались только потому, что я перед посадкой наполнил их, согласно инструкции, углекислым газом. Тем мы и спаслись.

Разумеется, с разрешения врача мы выпили по стаканчику красненького за мой день рождения и еще по стаканчику за вторичное рождение каждого из нас. И Заяц поклялся тогда, что «добудет» этого аса. Но мы его клятву на веру не взяли, потому что спьяну-то бедный зайчик что только не наговорит!

А фашистские ночные истребители досаждали нам здорово. Каждую ночь вылетали они на охоту за нашими бомбардировщиками. Где мы базировались, немцы знали. И вот, займут они позицию над нашей территорией, как раз в том месте, где мы должны проходить домой, и кружатся в воздухе — нас поджидают.

Мы летим один за другим и, чтобы наши зенитчики нас не били, время от времени пускаем ракеты условленного цвета: дескать, смотрите, братки, не стреляйте, я свой! И так как мы ходили на цель большой группой, то вплоть до самого аэродрома в воздухе светились ракеты: то один пальнет, то другой. Немецким летчикам не стоило никакого труда обнаружить нас. Подкрадется он снизу, сбоку, чтобы стрелок хвостовой не увидел, — ив упор из пушек…

Тогда мы перестали бросать опознавательные ракеты, но фашистские асы и тут нашлись: стали обнаруживать нас по пламени, что вылетало из наших выхлопных труб. Мерцают под крыльями длинные красные языки. Снизу их хорошо видно.

Надели мы на выхлопные трубы специальные пламегасители и, чтобы ночной истребитель не смог подойти снизу, стали возвращаться домой бреющим полетом. Летать низко над землей и днем-то опасно, а ночью и того хуже. Случалось, самолеты цеплялись винтами за макушки деревьев и падали…

Трудно стало фашистам разыскивать нас по маршруту, вот они и повадились ходить к нам на аэродромы.

Это только на первый взгляд кажется, что такие полеты рискованны. А на деле риску у них не было почти никакого. Ночь. Темно. Над нашим аэродромом гул от нескольких десятков самолетов, теснота. Чтобы не столкнуться друг с другом, мы включали бортовые огни. Немецкие же истребители не включали. И получалось, что они нас видят, а мы их нет! Если и мелькнет силуэт двухкилевого самолета без огней, стрелять в него страшно: а ну как свой? У нас тоже были двухкилевые самолеты. Кто возьмет на себя такой грех — сбить, может быть, своего же друга?!

А фашист нас бил. В упор, почти без промаха.

Три боевых вылета за ночь — это, конечно, много. Последний полет мы завершали, находясь уже почти в бессознательном состоянии. Казалось, самолетом управляет кто-то другой. Кто-то крутит штурвал, выпускает шасси, сбавляет обороты моторов. И, как назло, в этот раз над аэродромом скопилась куча самолетов. Всякий, норовя скорее сесть, лезет напропалую, пересекает курс, нарушает очередь. Только сигнальные огоньки мелькают: то справа, то слева, то над тобой.

Я тоже плюнул на вежливость и, не вставая в круг, сделал крутой разворот над самым стартом. Оттеснил кого-то, бесцеремонно занял его место на последней расчетной прямой. Летчик, испугавшись внезапг но появившегося перед ним самолета, метнулся в сторону. В ту же секунду я успел заметить длинную очередь, идущую снизу, сбоку и явно предназначенную тому, кого я оттеснил. Теперь она досталась нам…

Я слышал, как вскрикнул радист, и тут же в ответ затрещал наш пулемет. В темноту, откуда только что стрелял невидимый враг, полилась нескончаемая огненная линия.

Конечно, мне уже было не до посадки. Я выключил свет и ушел на второй круг, недоуменно слушая, как стрекочет без умолку наш скорострельный пулемет.

В наступившей внезапно тишине — видно, кончилась лента — я услышал, к своей радости, звучные проклятия радиста:

— Г-гад! П-паразит! Ж-жаба! Прострелил плечо. У-у-у!.. Я снимал парашют, а он!..