На краю света

Один за другим, молча, торопливо все разошлись из кают-компании. Я тоже пошел к себе — топить печку.

Чтобы не возиться с лучиной, с растопкой, я, наскоро вывалив в печь ведерко каменного угля, плеснул керосина и бросил на уголь зажженную спичку. Керосин сразу вспыхнул, печка загудела, зашумела, завыла. Я прикрыл дверцу и пошел в комнату.

За последние дни у меня накопилось много несделанной работы: на столе лежала целая стопка необработанных лент барографа, да еще надо было составить месячный отчет за январь. Я вооружился лупой, карандашами, таблицами и принялся за работу.

Вдоль каждой ленты, разграфленной на мелкие миллиметровые клеточки, идет волнистая фиолетовая линия, прочерченная перышком самописца. Эту линию, которая показывает, как изменялось давление, я делю на 24 равные части, по числу часов в сутках. Потом при помощи лупы я высчитываю с точностью до десятых долей миллиметра давление воздуха для каждого часа суток. Но это еще не настоящее давление. По табличке я ввожу в эти цифры поправки, и только тогда наконец получаю истинную картину, как изменялось за сутки давление воздуха. Потом я нахожу самое высокое — максимальное — и самое низкое — минимальное — давление за эти сутки, откладываю ленту в сторону и принимаюсь за новую.

Так я работал несколько часов, когда вдруг в мою комнату без стука ввалился Наумыч, а за ним протиснулся Леня Соболев.

Наумыч держал в руках листы чистой бумаги, карандаши, палку красного сургуча и медную круглую печать с деревянной ручкой.

— Кончай базар, — сказал Наумыч. — Пойдем.

С удивлением посматривая то на Наумыча, то на Леню, я вылез из-за стола.

— В чем дело? Куда? Одеваться, иль нет?

— Нет, не надо. Пойдем, пойдем.

Мы вышли в коридор. Наумыч, громко топая и пыхтя, направился к двери шороховской комнаты, остановился на минуту, решительно дернул за ручку и шагнул в темноту.

— Входите, — прогудел он и принялся шарить по стенам рукой, отыскивая выключатель.

Комната вдруг осветилась ярким электрическим светом, и мы с Леней вошли.

Наумыч прикрыл за нами дверь, сложил на столе бумагу, карандаши, сургуч и сел на шороховскую кровать. Мы остались стоять посреди комнаты.

— Вот что, хлопцы, — сказал Наумыч, серьезно глядя на нас снизу вверх. — Конечно, будем надеяться, что Шорохова мы еще найдем живого. Но надо сказать, что надежды эти не ахти какие. Сейчас мы, на всякий случай, составим опись его имущества и опечатаем его комнату. Вы будете понятыми. Мне по чину полагается возиться с такими делами, а уж вы не взыщите, что я вас выбрал.

Наумыч ткнул в меня пальцем.

— Ты бери бумагу и карандаш, будешь записывать, а мы с тобой, — он ткнул в Леню Соболева, — займемся барахлом. Итак, пиши сверху: «Опись имущества погибшего летчика Г. А. Шорохова, составленная согласно приказа начальника островов Земли Франца-Иосифа 18 февраля 1934 года, в 23 часа 45 минут при понятых таких-то»… Написал? Ну, начнем.

Леня Соболев беспомощно помялся, посмотрел на стены, на кровать, на письменный стол.

— Невеселое дело, — усмехаясь сказал он. — С непривычки-то как-то неловко в чужих вещах рыться. Может, уж вы один, Наумыч, будете, а я постою для декорации?

Наумыч нахмурился, засопел, потемнел.

— Я тоже могильщиком никогда не служил, — отрывисто сказал он. — Напрасно ты думаешь, что для меня это такая уж сладость. Ну, начнем с вешалки. Говори, что там висит.

— Кожаное пальто на белом барашковом меху, — покорно проговорил Леня, роясь на вешалке. — Меховая собачья шуба. Меховой лётный комбинезон. — Леня запнулся. — Потом вот это, уж и не знаю, что это такое, как это записать.

Он вытянул что-то, действительно ни на что не похожее. Наумыч сосредоточенно осмотрел какой-то грязный, в лохмотьях, балахон и решительно сказал:

— Запишем: ватный спорок от шубы.

Потом Наумыч и Леня раскрыли чемоданы, мешки с грязным бельем, гуртом записали кучу сваленных в углу пыльных, даже не разрезанных брошюр и книг и дошли наконец до письменного стола.

В среднем ящике лежала папка с документами, какими-то письмами и фотографическими карточками.

— Перепишем только одни документы, — сказал Наумыч, — а личные бумаги смотреть не будем, просто укажем, — «папка с письмами и фотографиями».

Я записал под диктовку Наумыча: паспорт, профсоюзный билет, книжечка МОПРа, удостоверение на право управления автомашинами.

Наумыч вытащил из папки еще какую-то книжечку и бережно развернул ее.

— Пиши: лётное свидетельство за номером таким-то.

Наумыч рассеянно проглядел несколько страничек свидетельства и хотел было уже положить его обратно в папку, как вдруг насторожился, нахмурился, засопел пуще прежнего и, уткнувшись в книжечку, принялся что-то читать.

«— Вот это история, — растерянно сказал он, кладя свидетельство на стол и глядя на нас с Леней круглыми, изумленными глазами. — Вот это — да-а..

— Что такое? В чем дело?

Наумыч снова взял серенькую книжечку в руки и, покачивая головой, прочитал: