На краю света

— Трамвай это уж по твоей части. Сам можешь устроить. Запряг две нарты — вот тебе и трамвай. На одну нарту повесил табличку: «Маршрут № 1. Обсерватория — Рубини-Рок». На другую: «Маршрут № 2. Салотопка — мыс Маркама». И дела-то всего на полчаса.

— Разве, верно, устроить такую штуку? — усмехнулся Боря Линев. — Только тогда уж и светофоры надо повесить на айсбергах, чтобы все было честь-честью.

К крыльцу медленно подошел Наумыч, шапкой смел сор со ступеньки, грузно сел.

— Наумычу мы дадим почетный билет с правом входа через переднюю площадку, — весело сказал Боря Линев. — А Желтобрюха контролером назначим.

— Желтобрюх на колбасе пусть катается. А то какой же трамвай, если без колбасника? — сказал Леня Соболев.

Наумыч молча слушал наш разговор, потом усмехнулся и медленно проговорил:

— Так, так. Мечтайте, мечтайте. Может, что-нибудь нам и пригодится. Может, что-нибудь на будущий год и сделаем.

— Как на будущий год? — удивился Вася Гуткин. — При чем тут будущий год? На будущий год об эту пору мы уже будем по Крыму в белых штанах этакими кренделями расхаживать.

Наумыч опять усмехнулся.

— Отложить, Вася, белые штаны-то придется. Вместо Крыма-то еще годик по острову Гукера походишь.

— Чего вы? — с испугом сказал я. — Чего это вы, Наумыч?

Все притихли, с удивлением глядя на Наумыча. А он затянулся папироской, пустил через ноздри дым и прищурившись посмотрел вдаль.

— А на вторую зимовку не хотите? — тихо сказал он.

— Нет, не хотим, — быстро ответил Вася Гуткин. — Конечно, не хотим.

— Ага, значит, не хотите, — кивнул головой Наумыч. — Так. Ну и не хотите себе на здоровье.

Он замолчал, все так же задумчиво поглядывая на бледный далекий закат.

— Что за чорт! — тревожно проговорил Боря Линев и завозился на месте. — Наумыч, не томи ты, пожалуйста. Чего ты? При чем тут вторая зимовка? — Боря растерянно посмотрел на нас. — Из Москвы, что ли, чего получил?

— Да, получил, — все так же спокойно, не глядя на нас, проговорил Наумыч. — Получил кое-что.

— Ну? — крикнуло сразу несколько голосов.

— Ну, и ничего. Остаемся на вторую зимовку.

На крыльце воцарилась тишина. Желтобрюх поспешно вытащил из кармана папироску, закурил, жадно глотнул дым.

— Шутите, — растерянно сказал он, глядя на Наумыча умоляющими глазами. — Не может быть….

— Конечно, шутит! — закричал Гриша Быстров с фальшивой веселостью. — Шутит! Шутит!

Наумыч пожал плечами, медленно достал из кармана телеграфный бланк, исписанный косым почерком радиста, и помахал в воздухе.

— Шутки плохие, — сказал он, пряча телеграмму обратно в карман. — Это называется — палкой по лбу пошутил, — напугал до смерти.

— Так вы серьезно?

— Вот пеньки какие, — с досадой сказал Наумыч. — Ну, что же мне, божиться, что ли, прикажете?

И мы сразу поняли, что Наумыч не шутит. Все задвигались, заговорили, загалдели, повскакали с мест, окружили Наумыча, который все так же спокойно сидел на ступеньке, крепко упершись в колени широкими руками.

— Все остаемся?

— Как же мы можем остаться? Нам мяса не хватит!

— И дров не хватит!

— И угля!

Вася Гуткин даже схватил Наумыча за руку.

— Да говорите же что-нибудь!

Наумыч улыбнулся.

— Вы же слова мне сказать не даете, — загалдели, как грачи.

— Тише, ребята! — свирепо закричал Боря Линев. — Дайте человеку высказаться!

— Все остаемся? — поспешно спросил Ромашников.

— Нет, не все, — загадочно ответил Наумыч. — Не все. Конечно, и дров, и угля, и мяса хватило бы для всех еще на целый год. Да только зачем же нам всем оставаться? Половину людей мы свободно можем домой отправить.

— Как отправить?

— На чем?

— Ну, на чем? На промысловом судне, например. Зайдет же какое-нибудь к нам промысловое судно, вот мы половину людей и могли бы с ним отправить. Боюсь только, что больше трех-четырех человек они не возьмут.

— А кого, Наумыч? — дрогнувшим голосом спросил Желтобрюх. — Вы уже знаете, кто поедет, а кто останется?

Все прямо впились глазами в Наумыча. А Наумыч, как нарочно, замолчал, пожевал губами.

— А об этом вот и давайте поговорим, — сказал он. — Давайте посоветуемся. Сначала так давайте, — он внимательно посмотрел на нас. — Кто сам, добровольно хочет остаться на вторую зимовку?

— Я, — глухо сказал кто-то сзади. Все сразу, как по команде, обернулись. Прислонившись спиной к стене бани, стоял Лызлов. Спокойный, серьезный, с плотно сжатыми, точно вырезанными из дерева губами. — Я хочу остаться добровольно, — еще раз повторил он.

Мы молча смотрели на него.

— И я, — вдруг сказал с другого конца Ромашников, и все головы сразу повернулись в другую сторону, и все теперь уставились на Ромашникова. — Тогда и я останусь, — добавил он.

Боря Линев судорожно хрустнул косточками пальцев, вскочил, снова сел на крыльцо, сбил шапку на затылок, хлопнул себя по коленке. Видно, он никак не мог решить — оставаться ему или нет. Он быстро взглянул на меня и вопросительно дернул бровями: как, мол, ты? Я покачал головой: нет, мол, не останусь. Боря что-то забормотал, опять хрустнул пальцами.