На краю света

Порывистый ветер валит набок пушистые собачьи хвосты. Итти хорошо, не холодно. И дорога хорошая — ровная. Собаки, часто-часто семеня короткими толстыми лапами, тявкая и поскуливая, волокут неуклюже покачивающуюся нарту все вперед и вперед, все дальше и дальше от зимовки.

Я оборачиваюсь назад. В мутном, косо летящем поземке почти неразличимы очертания далекого берега. На берегу уже нет никого.

И впереди тоже никого. Теперь мы одни — четыре человека и семь собак.

Путь

Около четырех часов дня мы обогнули пологий и голый мыс Дунди и повернули на восток. Уже почти совсем стемнело, и впереди какими-то белыми призраками смутно маячили айсберги, севшие на мель под самым берегом.

Теперь надо было глядеть в оба. За мыс Дунди еще не заходила ни одна наша партия. Это были еще не осмотренные нами места.

Нарта глубоко вязла в снегу, собаки то и дело останавливались и сейчас же ложились. Пинками и криками мы поднимали их и, изо всех сил налегая плечами на нарту, сдвигали ее с места. Проваливаясь почти по колено в снег, мы брели дальше, до тех пор пока собаки снова вдруг не останавливались.

— Нет, видно, надо разбивать ночлег, — сказал Наумыч. — И темно уж совсем становится, ничего не разобрать. Держи, Ефим, к берегу.

Савранский круто повернул налево. Собаки нехотя потащились по следу Савранского.

Все мы уже выбились из сил. Я был совершенно мокрый, и ноги мои подламывались от усталости. Наумыч так сопел и кряхтел, что казалось — он вот-вот лопнет от натуги, а Редкозубов совсем притих и только на остановках вздыхал, громко сморкался и покачивал головой.

Наконец упряжка выбралась на пологий и́зволок берега.

— Кэ-э! — закричал Ефим, и все собаки разом повалились на снег. Мы подошли к нарте.

— Ну, — сказал Наумыч, отдуваясь, — вот здесь и остановимся. Местечко, кажется, ничего, подходящее. И за водой недалеко бегать. — Он кивнул на едва различимые в густых сумерках айсберги. — Давайте, хлопцы, устраиваться. Как это там Нансен все это проделывал? Ну-ка, Серафим Иваныч, покажи. Ты у нас уже бывалый путешественник.

Редкозубов не спеша подошел к нарте.

— Вот как он делал, — сказал Редкозубов и ловко распустил веревку, которой была увязана вся наша кладь. Он сбросил на снег наши малицы. Пока мы шли, нам было даже жарко в своей походной одежде, но теперь, когда мы стояли на месте, мороз уже начинал забираться под суконную рубаху. Мы поспешно разобрали свои малицы и надели их, а Редкозубов уже откинул края палатки и проворно составлял на снег ящики и мешки.

Мы все принялись помогать ему.

Один расстилал на снегу прорезиненный пол палатки, другой забивал топором на углах пола деревянные шесты так, чтобы верхние концы каждой пары шестов перекрещивались, третий распрягал и привязывал к нарте собак. До дома было не так уж далеко, и оставить на ночь собак не привязанными мы побоялись: собаки могли убежать домой, и тогда вся наша экспедиция с позором провалилась бы.

Когда все четыре шеста были забиты, на них, как на козлы, мы положили продольный шест и сверху набросили полотнище палатки. Потом все вчетвером мы принялись натягивать палатку, забивая в снег колышки и наматывая на них тесемки, пришитые по краям палатки.

Палатка должна быть очень хорошо натянута, чтобы стенки ее не провисали, — тогда она сможет устоять даже в сильный шторм и снегопад. А если натянуть ее кое-как, то первый же сильный порыв ветра сразу опрокинет ее, или она так провиснет под тяжестью нападавшего снега, что в ней совершенно нельзя будет повернуться.

Палатку мы разбили за двенадцать минут — на четыре минуты дольше, чем это делал Нансен. Потом мы затащили внутрь всю вашу кладь, и Савранский, забравшись в палатку, принялся раскладывать все по местам, вытаскивать из ящиков и мешков походную печку, посуду и продукты для ужина. Его мы единогласно выбрали поваром и завхозом нашей экспедиции. И сейчас, чтобы не мешать ему устраиваться, мы ждали снаружи.

— Давайте льду! — глухо закричал Ефим из палатки. Дверной полог приподнялся, и на снег к нашим ногам полетели зеленая эмалированная миска и топор. — Нарубите помельче.

Целый город айсбергов стоял тут же, в нескольких шагах от берега. Мы выбрали один айсберг с пологими боками и взобрались на его вершину. Редкозубов принялся рубить лед, а я и Наумыч собирали его и складывали в миску.

Вокруг уже была черная тихая ночь. Звон топора и наши голоса далеко разносились в морозной тишине.

— А вдруг соленый, — встревоженно проговорил Наумыч и, положив в рот кусочек льда, сосредоточенно принялся его сосать. Я и Редкозубов с интересом наблюдали за Наумычем. Лицо его расплылось в довольную улыбку.

— Хорош, прямо как нарзан, — сказал Наумыч. — Рубай дальше.

Наконец миска наполнилась до краев звонкими прозрачными кусочками льда, и мы двинулись к своему брезентовому жилью.

Внутри палатки уже горел огонек, мерцая в темноте мутным размытым пятном, слышалось шипенье и чиханье примуса.

— Каптер, принимай воду! — закричал Наумыч, просовывая миску в дверную щель. Он собрался было и сам лезть внутрь палатки, но оттуда послышался громкий испуганный крик Савранского: