На край света

Облуток с радостным выражением лица стоял у самой воды. Из-за его плеча выглядывала молодая женщина, лицо которой было украшено, а вернее, попорчено, синей татуировкой. Ее широкая рубаха с откинутым назад капюшоном, штаны и сапоги — все было сшито из мягких тюленьих шкур. Меховой хвост, также сшитый из тюленьих шкурок, спускался сзади до земли из-под капюшона ее рубахи. Несколько ниток ожерелий украшало ее грудь и шею. Большая часть из них была искусно сделана из раковин и моржовой кости. Меж ними Дежнев заметил и голубые бусы, подаренные им Облутоку.

— Женка, стало быть, — проговорил Сидорка, вскинув рыжие брови.

Облуток взял Дежнева за руку и повел его к кострам, неровно пылавшим у китовой туши. Начавшийся отлив успел оставить ее на отмели. Блики от пламени костров двигались по трехсаженной морде. Казалось, блестевшее черное чудовище живо и двигается.

Человек до пятидесяти эскимосов толпились у костра. Их глаза обратились на Дежнева и его спутников. Эскимосы рассматривали невиданные русские лица, доспехи и оружие пришельцев.

Древний старец, над оттянутой нижней губой которого виднелись лишь два желтых обломанных зуба, шагнул навстречу Дежневу.

— Агля-танки (я привел их), — проговорил Облуток.

— Га (хорошо), — ответил старик, утвердительно встряхнув седыми космами.

— Пришли хорошие люди, — поспешно прибавил Облуток.

— Начни, — помолчав, прошамкал старик.

Оставив Дежнева и его спутников, Облуток поднял над головой гарпун и воскликнул:

— Ехо!

Шаманы загремели бубнами. Женщины подбросили в костры морскую траву, и пламя зашумело, взлетев на сажень. Перед глазами Дежнева начались обряды праздника кита.

«Нанесший последний удар» — Облуток — гордо зашагал вокруг туши кита. Один за другим, все мужчины племени, приплясывая, двинулись за ним. Процессия разом взмахивала копьями и выкрикивала: «Ехо! Ехо!» Татуированные лица эскимосов, освещенные пламенем костров, блестели и казались красными.

— Сидорка! — едва слышно прошептал Ефим Меркурьев.

— Э?

— Щипни-ко меня, Сидорка! Сплю я али нет. Ай! Больно! Видно, не сплю…

— Спишь и есть, рыбий глаз! А то нешто не спишь?

— Сидорка, уж не в ад ли к нечистому мы попали? Глянь-ко, черти! Ей-бо — черти!

— А ты как думал! Вишь, вкруг чего они пляшут? Думаешь — кит? Ан, нет. Самый что ни на есть заглавный сатана.

— Тьфу, нечисть какая, спаси господи!

— Ха-ха-ха! Ефимко! Он тебя, словно муху, слопает, рыбий глаз!

Дежнев и Зырянин засмеялись.

— Однако ж зубатые, — в раздумье произнес Зырянин.

— Зубатые, — молвил Дежнев. — Только они не черти, а чукчи.

Процессия воинов обошла кита. Женщины с веселыми криками кинулись к своим мужьям и взяли их за руки. Под звуки бубнов и радостные возгласы началась вторая, теперь уж общая для всех членов племени, процессия.

Обход кита был закончен. Жена Облутока, Навалук, одна подошла к морде кита и произнесла положенные заклинания. Она просила кита простить их, если ему было сделано что-либо неприятное, и в будущем приглашать к их берегу других китов, его родственников.

Затем она вынула из ножен острый костяной нож и отрезала по кусочку от концов плавников кита, от его носа и обеих губ. До носа и верхней губы она едва дотянулась. Потом, с помощью Облутока, она отрезала несколько кусочков китового уса. Но это еще не все. Обряд требовал вырезать и глаза кита. Чтобы Навалук могла добраться до них, несколько молодых эскимосов подставили ей свои спины. По живой пирамиде на голову кита сначала забрался Облуток, а затем втянул туда же и жену. Навалук быстро вырезала глаза кита. Спрыгнув на землю, она разложила их вместе с прежде отрезанными кусочками на тюленьей шкуре, разостланной в некотором отдалении от туши. Эти кусочки должны были условно изображать целого кита.

Теперь Облуток на короткое время получил возможность заняться гостями. Он улыбнулся им, подбежал к киту и несколькими взмахами ножа срезал с его брюха большие куски кожи с салом. Затем Облуток вручил их Дежневу и его спутникам. Приняв куски, мореходцы продолжали держать их в руках, переглядываясь и явно не зная, что с ними делать.

— Ешь. Хорошая еда, — проговорил Облуток, но тут же увидел, что гости его не поняли. Тогда он стал показывать русским, что сало надо есть.

Для примера он сунул в рот кусок китовой кожи и, чавкая и похлопывая себя по животу, начал есть со всеми признаками удовольствия.

— Неужто не вырвет? — с некоторым сомнением спросил Зырянин.

— Жрет и еще нахваливает, громом его разрази!

— И женка его лопает! Глянь-ко! — воскликнул Меркурьев.

— Попробуем, пожалуй, — нерешительно проговорил Дежнев.

— Да чтоб я пропал, коли возьму в рот эту гадость, — вскричал Зырянин, отбрасывая сало.

— Э! Робята! Вкусно! — воскликнул вдруг Дежнев, решившийся наконец попробовать эскимосское лакомство.

— Ну-ко, и я! — соблазнился Сидорка. — О! Что за кожа! Вот так кожа! Жрите, черти! Ввек вы такого не отведывали!