На край света

Дежнев свистнул, собирая охранение. Оба кормщика вернулись на свои кочи.

— Всех пленных наверх! — приказал Дежнев.

Скоро двадцать восемь анкудиновцев, кто в кафтанах, а кто и без рубах (их одежда еще не высохла), были выстроены на носу коча. Они стояли, хмуро озираясь.

Дежнев долго приглядывался к каждому анкудиновцу. Наконец он заговорил:

— Ну, молодцы-удальцы, ночные дельцы, видно, за недобром пойдешь, на худо набредешь. Знаю я, что вы супротив меня замышляли.

Дежнев заметил злобный взгляд, брошенный Ивашкой Косым на Материка с Ваховым, стоявших в группе дежцевцев.

— Сделав худо, не жди добра. Буду держать вас под стражей. Придет время — ответите за злодейства. Половину из вас переведу на «Медведя». Накрепко запомните, что скажу: кто покусится бунтовать, кто дерзнет хоть пальцем тронуть моих людей, в том числе и Материка с Ваховым, того буду казнить смертью. Ты особливо запомни это, Косой. Я знаю твою волчью душу.

Анкудиновцы молчали, опасливо поглядывая на Дежнева. Крепкая фигура вожака мореходов была исполнена такой суровости, решимости и силы, что каждый из лихих людей смекнул: идти поперек — проститься с жизнью. Анкудиновцы прятали глаза, избегая встретить испытующий взгляд приказного.

Дежнев решал, кого ему оставить у себя. По его знаку они отходили вправо. Чтобы облегчить задачу Попова, он выбирал себе самых опасных разбойников. Лицо Косого, смотревшего исподлобья, поразило Дежнева. «Закоренелый злодей. Неисправимый. Этого нельзя отсылать Попову».

— Отойди вправо, — приказал Дежнев.

Косой с ненавистью глянул на него, но не шевельнулся. Дежнев сделал шаг вперед — и в тот же миг Косой, пораженный тяжелым кулаком между глаз, рухнул на плотик.

— Спустить в поварню, — распорядился Дежнев, видя, что Косой без памяти.

Двое анкудиновцев бросились выполнять приказание.

В дальнейшем по первому слову Дежнева анкудиновцы поспешно отходили в указанную сторону. Взгляд Дежнева остановился на Герасиме Анкудинове. «Что с ним делать? — рассуждал Дежнев. — Оставить его вместе с Косым нельзя. Вдвоем они — сила. Косой, хоть и не атаман, но дюже опасен. Оставлю его у себя. Гераську же — Феде».

Всех оставленных на «Рыбьем зубе» анкудиновцев заперли в поварне. Началась переправа пятнадцати душ на «Медведя».

Анкудинова отправили в последней группе.

— Запомни, Герасим, — сказал ему Дежнев напоследок, — ты уж не атаман. Приказывать и не думай. А затеешь худое, — веревка.

Анкудинов молча спрыгнул в карбас. Пятко Неронов, опасливо озираясь, спустился за ним.

— Шевелись, волчье ухо! — сурово крикнул на Анкудинова Лука Олимпиев, справлявший службу начальника стражи.

Бывший атаман поднялся на борт «Медведя» и нехотя пошел к новой темнице.

Тем временем Сухан Прокопьев хлопотал на берегу, запасая пресную воду.

Степан Сидоров, Евтюшка Материк и Ивашка Вахов черпали деревянными ведрами воду из ручья и носили ее к карбасу, в котором стоял «подвозок» — бочка для пресной воды.

Водоносы работали весело и охотно, с удовольствием чувствуя под ногами твердую землю вместо качающегося плотика коча. Они были на втором заходе, когда услыхали удивленное восклицание:

— Како!

Из-за осколков береговых скал вышел молодой чукча и, раскачиваясь, подчеркнуто небрежной походкой направился к русским.

Чукча был, видимо, щеголем. Об этом говорили и отличная ровдуга его одежды и подзор кухлянки, искусно набранный из меха росомахи, и стрижка его обнаженной головы. Бритую голову чукчи окружали две узкие каемки волос вместо обычной одной. Высокие сары[93] из кожи нерпы — на ногах, шапка из оленьего выпоротка — за плечами. Костяной нож, болтавшийся на поясе, и расшитый кисет с огнивом, трутом и кремнем, висевший на шее, завершали наряд чукчи. Самым же примечательным в облике молодого человека было выражение его лица: самодовольное, добродушно-веселое, в то же время снисходительное и дерзкое. Если прибавить, что перед водоносами был крепыш, силач, пышущий здоровьем, то легко предположить, что они увидели первого парня на стойбище.

— Мельги-таньги?[94] Э? — снисходительно обратился он к Степану Сидорову.

Кочевому мастеру не понравился тон вопроса, и, выпрямившись, он сухо ответил:

— Ну, здравствуй, коли пришел.

«Видно, и досюда о нас, русских, слух дошел», — подумал Сидоров, отлично знавший, кого чукчи называли мельги-таньгами.

— Сказывайте, — продолжал чукча.

— Нечего, — ответил за Сидорова подошедший Сухан Прокопьев, хитро оглядывая собеседников.

— Что слышали?

— Ничего не слышали, — тотчас ответил Прокопьев, знакомый с манерой чукчей завязывать беседы.

— Что видели?

— Ничего не видели.

После такого обмена уставными фразами чукчи обычно приступали к деловой беседе.

— Мури-Юкко, — важно произнес чукча, выпятив грудь и указывая на себя. — Есть ли кто-либо средь мельги-таньги, кто мог бы меня осилить?

— Да мне тебя на раз, — ответил Сидоров, смерив чукчу и плюнув на ладонь.

Юкко улыбнулся и, заметив саблю, висевшую на поясе Вахова, издал радостное восклицание:

— Кха-кха!

Схватив саблю, Юкко бесцеремонно вытянул клинок из ножен.