На край света

– «Заснул», – передразнил Прокопьев. – Только и дел было, чтоб спать.

– Сказывай, – приказал Дежнев Прокопьеву.

– Хошь гневайся, приказный, хошь нет, а дело было так: Косой попросился из поварни поразмяться. Я его выпустил. Нагнулся творило запереть, а он, собака, сгреб меня сзади да в воду. Весь и сказ, – мрачно заключил Прокопьев.

Зырянин тем временем отдышался.

– Задушил меня было, дьявол. Коль бы не эта его подлость, не одолеть бы ему, – смущенно оправдывался он.

– Хоть ты не выпустил его, падая, и то – дело, – проговорил Дежнев.

– Коли бы он его выпустил, анкудиновцы, громом их разрази, встречали бы нас пулями да топорами, – шепнул Сидорка Прокопьеву.

Дежнев поднялся на коч. Связанного Косого вели за ним.

– Двадцать батогов, – приказал Дежнев Сидорову, показывая на Косого. – Заковать в железа! Приковать его к веслу и к нашести.

Поутру следующего дня солнце тусклым оранжевым пятном едва поднялось над морем. Серые, украшенные беляками волны бесконечными рядами бежали к острову.

– Сыматься! – приказал Дежнев.

Попову было лучше, и он сидел на мостике «Медведя», наблюдая за последними приготовлениями. Кивиль стояла на носу, глядя на бесчисленных чаек, летевших с моря к острову. Сотни чаек бегали по берегу с вытянутыми шейками и шумели необычайно. То они вопили, словно обиженные дети, то хохотали, то стонали…

Эскимосы вертелись на каяках у кочей. Они громко переговаривались между собой, показывая на чаек. То и дело глаза и руки эскимосов обращались в сторону кочей.

Облуток подплыл в каяке к «Рыбьему зубу» и что-то долго говорил Дежневу.

– В толк не возьму я, что он лопочет, – сказал, наконец, Дежнев, напрасно пытавшийся понять Облутока.

– Что-то, видно, недоброе они сметили, – в раздумье, медленно проговорил Афанасий Андреев.

– Чайки… Нам-то что до них? – развел руками Сухан Прокопьев.

– Пустое поверье, должно быть, – заметил Бессон Астафьев.

Фомка, насупившись, с сомнением покачивал головой.

– Ветер попутен, – сказал Дежнев. – Дни – считанные. Ждать несподручно. Спасибо, Облуток, добрый человек, только мы уходим. Чему быть, того не миновать. Прошай, милый человек! И женке своей передай: прощения, мол, просим. Дружина! Катай якоря!

Огорченный Облуток замахал руками.

– Весла на воду! С богом! Федя! Держись ближе!

– Будьте благополучны! – прокричал Попов.

Кочи вышли за буруны.

Эскимосы проводили русских в море, выкрикивая: «Ехо! ехо!» Они старались хоть злых духов отогнать от уходивших в море друзей.

Засвежело. Клочья облаков неслись со стороны Большого Каменного носа. Эскимосы отстали и повернули к своему острову.

– Ого! – воскликнул Степан Сидоров. – Дельфины разыгрались!

Бессон Астафьев огляделся. И справа, и слева от коча он увидел меж волнами черные спины дельфинов, изогнутые, вращавшиеся, словно колеса. Промелькнув, они исчезали в волнах.

– Жирные, что твои свиньи, – любовался животными Астафьев.

– Сколько их! Гоняются друг за дружкой, словно собаки!

– Радуются. Всякая тварь жизни радуется. – Фомка улыбался одними глазами. – Им здесь раздолье.

– Не к добру это, – сурово сказал Сидоров. – Беломорские-от рыбаки сметили: дельфины в косяки сбились да играют – быть буре.

– Вот и Облуток со своими чайками, – начал было Меркурьев, но осекся, заметив насмешливый взгляд Сидорки.

Сиверко меж тем становился все круче. Он налетал, бешеный, стихал, снова нападал. Огромный ровдужный парус то надувался пузырем, то гудел, колеблясь. Мачта гнулась и скрипела.

Дежнев оглядывал волны, поднимавшиеся все выше, и опускавшиеся к ним облака. Голубых просветов неба не осталось. Чаек не было видно. Только маленькие коричневые качурки, штормовые ласточки, кружились вокруг кочей, издавая детские вопли.

– Роняй парус! – прокричал Дежнев, услыхавший треск мачты. – Восьмерых анкудиновцев на весла!

Анкудиновцы, задыхавшиеся в душной поварне, охотно выбежали на свежий воздух и схватили весла. Они искоса поглядывали на окровавленную спину выпоротого накануне Косого. Гремя цепью, Косой греб, мрачный как туча.

«Медведь», также без паруса, нырял в волнах в тридцати саженях. Дежнев намеревался что-то просигнализировать Попову, но грозный нараставший гул, пронесшийся над морем, помешал ему.

– Что это? Гром? – спросил встревоженный Бессон Астафьев.

Дежнев не успел ответить; вихрь, срывая гребни волн, неистово налетел на коч и обдал мореходцев ливнем. Мачта издала отчаянный треск и, сломанная, рухнула за борт. Коч накренился, черпая воду бортом, люди повалились друг на друга.

– Руби! – раздался голос Дежнева.

Михайло Захаров, держась за почти отвесную нашесть, выхватил кинжал и ударил по снасти.

– Рыбий глаз! – сквозь свист ветра пискнул голос Сидорки, опрокинутого вверх ногами между нашестями.

Но и он, не теряя времени, успел перерезать ножом вторую снасть. Мачта скользнула за борт. Коч выпрямился.

– Расковать Косого! – сквозь рев бури прогремел голос Дежнева. – Выпустить всех анкудиновцев! За весла их!