На край света

Облуток был единственным умытым эскимосом, и не без причины. Подойдя к мореходцам, он каждому из них показывал новое синее пятно, четвертое, только что вытатуированное на его щеке. Облуток старался, чтобы его поняли. То, показывая на остов кита, он изображал метание гарпуна, то он указывал себе в грудь, а затем на новую татуировку.

– Проглоти меня кит, коль он не четвертого кита убил! – догадался Степан Сидоров.

– Верно! Р-рыбий глаз!

– Молодец, Облуток, – приветливо говорил Дежнев.

– Э! Робята, а вон у этого, беззубого, куда больше пятен! Наверно, с десять.

– Это охотник!

Мореходцы оглядели селение, на месте которого и поныне существует селение Наукан. Четыре балагана, сделанные из китовых ребер и челюстей, – вот и весь поселок. Над двумя балаганами поднимался дымок. Остальные были полуразрушены.

Видимо, гостей ждали, чтоб в их присутствии продолжить обряды благодарственного праздника.

Облуток подвел Дежнева к норе, вырытой шагах в пятнадцати от ближайшего балагана. Эта нора, достаточно широкая, чтоб в нее пролезть на четвереньках, была подземным ходом, которым зимой эскимосы проникали в свое жилище.

Здесь, около подземного хода, на разостланной тюленьей шкуре лежали глаза кита и несколько других кусочков, отрезанных от китовой туши женою Облутока.

Беззубый шаман загрохотал бубном. Растрепанная старуха с красными слезящимися глазами «дала пить» условному киту, лежавшему на тюленьей шкуре, то есть плеснула на него водой.

Навалук выступила из толпы, поклонилась «киту» и поднесла ему в жертву лакомое блюдо – тюлений желудок, начиненный жиром.

Теперь «кита» нужно перенести в жилище. Проще было бы внести его через летний вход – лаз, сделанный в крыше балагана. Но для большей торжественности Облуток понес его туда подземным ходом. Он свернул «кита», взял его в зубы, встал на четвереньки и исчез в подземном ходе. Навалук, а за ней и другие эскимосы полезли за ним.

Из почтения к «киту» разговоров не было. Только бубен гудел, и под его звуки человек тридцать эскимосов, один за другим, исчезали в подземном коридоре. Изумление мореходцев возрастало.

– Вот прорва, эта дыра! – воскликнул Бессон Астафьев, встряхивая кудрями.

– Глядишь, и все эти чукчи в нее влезут!

– Что ж в этой норе, однако? – спросил Ефим Меркурьев.

– Эх! Была не была! – воскликнул Сидорка и, передав пищаль Меркурьеву, опустился на четвереньки и вполз в подземный коридор.

– В грязь влопался! Р-рыбий глаз! – раздался отчаянный крик из глубины подземелья.

Все захохотали. Сидорке ж было не до смеха. Ничего не видя во тьме и стукаясь головой о перекрытие, то и дело попадая руками и ногами в грязь, задыхаясь от дыма, он попытался было податься назад. Однако сзади напирали эскимосы. В узком коридоре не было возможности разойтись. Проклиная «чукчей», Сидорка полз вперед. Одолев трехсаженный коридор, он отбросил грязную тюленью шкуру, закрывавшую вход, и ввалился в эскимосское жилище.

Несколькими минутами позже оставшиеся снаружи мореходцы услышали возню на крыше балагана, рычание, и наконец из верхнего летнего лаза показалась черная взлохмаченная голова.

– Чукча! – воскликнул Меркурьев.

Глаза вылезавшего через лаз чукчи были зажмурены, рот судорожно хватал воздух, лицо, местами черное от сажи, местами бурое, блестело от жира.

– Апчхи! – чукча мотнул головой. – Громом их! Р-рыбий глаз!

Мнимый чукча, оказавшийся Сидоркой, проворно выскочил из лаза и выпрямился. Что за вид! Он был весь в копоти и жире.

– Старая ведьма!

– Ведьма?

– Она совала мне в рот тухлятину…

– Ха-ха-ха!

– Вонища!

Толком от него ничего нельзя было добиться. К слову будь сказано, если старушка-эскимоска усердно потчевала Сидорку тухлой тюленьей головой, то делала это от чистого сердца: такие головы были любимым лакомством эскимосов.

Дежнев спустился в жилище через верхний лаз. Он попал в горницу, длиною в четыре и шириною в две сажени[101]. Нижняя часть жилища на глубину роста человека была вырыта в земле. Моржовые черепа, вставленные в стены меж камнями, скалили зубы, на которых висели гарпуны, копья, луки и сети.

Балаган, возвышавшийся над уровнем земли, служил крышей. Плоская средняя часть крыши лежала на китовых челюстях, опиравшихся на несколько деревянных столбов, врытых в землю среди жилища. Наклонные боковые части крыши были сделаны из китовых ребер, а снаружи выложены дерном.