На испытаниях

- А вот, видите ли, Тюменцев, наш скромный советский Эдисон, кнопку приспособил, чтобы баб отпугивать. Она прислонится, а он нажмет кнопку, и ее током бьет. Подумаешь, Иосиф Прекрасный с электрооборудованием!

- Виноват, товарищ майор.

- То-то, виноват! Устройство демонтировать сегодня же!

- Есть демонтировать!

- А кого же вы так отпугивали? - спросила Лида.

- Говори, говори, признавайся, - сказал Скворцов.

- Вообще у меня это против разных задумано, но конкретно сегодняшний день я его испытывал на хозяйке гостиницы.

Лида засмеялась.

А в это время в вестибюле гостиницы Клавдия Васильевна говорила уборщице Кате:

- Эту, как ее, Ромнич, я насквозь вижу. В тихом омуте черти водятся. Не успела приехать - шуры-муры. Были бы у меня такие скелеты, постыдилась бы и перед мужиками разнагишаться. Вобла - она и есть вобла.

16

Газик бежал по дороге, таща за собою небольшое облако пыли. Кругом была степь - и только одна степь, большая, круглая, плоско, жестко замкнутая ровным, как нитка, горизонтом. Когда дорога меняла направление, степь медленно начинала вращаться, но, вращаясь, оставалась неизменной - такое было все одинаковое со всех сторон. Ни холма, ни крыши, ни телеграфного столба. Солнце, поднявшееся над утренней дымкой, уже набирало силу и властно накладывало на землю тяжелые жесткие лучи. В ответ им каждый камень накалялся и тоже начинал излучать. Горячий воздух восходил кверху стекловидными дрожащими столбами. Вдалеке время от времени вставали, завивались и исчезали маленькие смерчи.

"Степь чем далее, тем становилась прекраснее", - думал Скворцов. Эта строка привязалась к нему сегодня и сопровождала каждую мысль. Он смотрел, изумлялся и постигал.

Местами поперек дороги, серые на сером, лежали змеи. Заслышав машину, они неохотно оживлялись и медленно уползали в сторону. Подрагивание сухих травинок еле отмечало их извилистый путь.

- Смотрите, тушканчик, - сказала Лида.

- Да, здесь их много.

Тушканчик сидел у самого края дороги и дрожал усами. Скворцов тысячи раз видел тушканчиков, но никогда их не разглядывал, а этого разглядел и увидел, какое у него умное маленькое лицо, какие большие печальные глаза, какие круглые трепетные уши, какие спичечные, невесомые ножки. С одного взгляда тушканчик обрисовался весь - от головы до кисточки на хвосте. Степь чем далее, тем становилась прекраснее.

- А это далеко - седьмой объект? - спросила Лида, и он увидел ее глаза, большие и печальные, как у тушканчика. Но отвечать надо было по-обычному:

- Нет, теперь уже недалеко, километров пятнадцать. А что? Устали ехать? Жарко? Хотите квасу?

- Пока нет, спасибо.

"Что бы такое для нее сделать?" - думал Скворцов. Его всегда подмывало действовать. Особенно когда он любил - кого-нибудь или что-нибудь.

- Знаете, что меня удивляет? - спросила Лида. - Что нигде никаких ограждений, часовых, документы не спрашивают. Как же это? Ходи кто хочешь?

- Именно, ходи кто хочешь. Желающих нет.

- А если кто-нибудь случайно зайдет и... пострадает?

- Нет. Кому это может прийти в голову: выйти в степь и... пострадать?

- Ну, местному населению.

- Местное население в степь не ходит, - к собственному удивлению вмешался Тюменцев и покраснел до подворотничка. - Чего ему в степи надо? Змеи, да тушканы, да тарантулы - больше там никого нет.

Жара усиливалась. Воздух, бегущий навстречу машине, уже не холодил, а грел. Небо приобретало неприятный, алюминиевый оттенок. Кругом сновали, мелко танцуя, какие-то серые точки. Лида сначала подумала, что это в глазах, но потом поняла, что точки действительно танцуют.

- Что это за точки в воздухе?

- Мошка, - ответил Скворцов.

- Мошка?

- Нет, по-здешнему именно мошка. "Мошка" - это что-то невинное, безобидное. "Мошка" - это бедствие. В поселке, слава богу, нынешний год ее еще не было, а когда нападет - беда. Все в сетках ходят. Иногда грудного везут в коляске - и он в сетке.

Он мучительно ясно видел этого толстого младенца в сетке во всем его смешном величии, но не умел о нем рассказать.

- Почему же она нас не трогает?

- Ее на ходу машины ветром сдувает. Остановимся - увидите. Тронет.

- Мошка - она даже голубей ест, - снова вмешался Тюменцев. - Тут в Лихаревке у одного пацана голубей разведено, красивые такие, белые, сизые, есть и мохнатые. Когда мошка - у него голуби эти на крыше сарая так и танцуют, ну просто танцуют. Ножки у них, у голубей, нежные, вот они и танцуют.

Тюменцев спохватился, что слишком много сказал, и умолк. А сказал он много потому, что нежно любил голубей, особенно мохнатых. "После действительной разведу голубей". Это у него было запланировано. Краска медленно отливала у Тюменцева от шеи и ушей. Он раскаивался, что много говорил, и решил молчать уже до конца дня.

Машина подскочила на выбоине, и сразу после этого раздался взрыв. Лида не вздрогнула, только шевельнула глазами:

- Что это?

- Квас взорвался, - сказал Тюменцев. Вот тебе и промолчал.

И точно, под ногами растекалась коричневатая пенящаяся жидкость.

Скворцов полез под скамью.

- Так и есть. Одна бутылка готова. Две еще целы. Выпьем, пока не поздно.

Вторая бутылка взорвалась у него в руках.