На исходе ночи

— Значит, он твой крестный, а крестник взял да и в большевики вышел. Не везет Ефиму Ивановичу. Он и то мне жаловался: «Скольких, говорит, я молодцов в партию втянул, а они почти все в большевиках ходят». Попробуем его. Сейчас многие старые размежевки меняются. Есть интеллигенты, бывшие когда-то с большевиками, а теперь бегут от революции, есть рабочие — ходили по несознательности в меньшевиках, а теперь, как увидали, в какое болото меньшевики тянут, готовы нас поддержать! Мы привлечем всех, кто способен бороться за партию. А кто окажется неспособен, тех к черту от нас вышибем без всякой жалости. Нам надо все делать трезвее, расчетливее, спокойнее, смелее и быстрей. Эти боевые качества в себе закаляй. Как видишь, что надо сделать, и видишь, что ты в силах это сделать, то немедля и делай. Это как на войне — каждая наша ошибка и промедление будет для неприятеля перевес. А каждый быстрый меткий наш удар значит для нас перевес. А неудачи? Неудач, конечно, у нас сейчас будет охапка. Приготовьтесь к этому. И даже ошибиться — не беда. Только в одном нам сейчас ошибаться нельзя — это в общем курсе нашем. Вот я Ленина-то слушал, слушал… Чего вы засмеялись? Ах, шут вас задери! Проговорился? Ну, да вы и так узнали, что я видел его. Это я так, по привычке конспирировал. Его уже и нет там, где мы с ним виделись. Вот и говорю: смотрел, смотрел на Ленина и вспомнил поэта: «Он чувствовал трав прозябание». Это должно сказать про Ленина. Он чует, как произрастает в народе зерно, как оно начинает к солнцу, на поверхность, вылезать. Мы с тобой сорняк всякий видим, заполонил сорняк все поле. Ан этому сорняку сохнуть пора пришла. И мы не чуем, что новое из земли поднимается. А Ленин чует. Сорняки не отвлекают его глаза от правильной перспективы. Вот от этой-то ленинской перспективы нам отклоняться и нельзя. Итак, за дело: создаем заново районный комитет, зовем на это всех, кто жив, и ставим перед собой большую задачу. А какую — это там поговорим, там и увидите.

Затем Сундук обратился к Клавдии:

— Мне надо кое-что сказать Павлу. Оставьте нас вдвоем.

На такую прямоту при подпольной работе не обижались. Клавдия вышла.

— Вот, Павел, тебе двенадцать рублей. Это будет у тебя, и у меня тоже, месячный бюджет. Пока что двенадцать целковых на брата. Больше Московский комитет в этом месяце на профессиональных подпольщиков дать не может. И смотри, никому об этом ни слова. Ни даже Клавдии. Гляди веселее и держись аркадским принцем.

— Мне этого будет довольно. Я нашел хорошую столовую для фельдшериц, меня туда впустили раз, не спросили, а теперь пускают как старого знакомого, — восемнадцать копеек обед, с гарантией против ожирения. Не говори Клавдии.

— Не скажу. Только ты не увлекайся обедами у профессора. Избегай лучше, а то развинтиться можешь. Аппетит не должен быть любопытным. Надейся на свой обед, а не на профессорский. До свиданья.

Сундук поспешил сейчас же уйти.

На моей памяти, кажется, все руководители районной работой были всегда в одном похожи друг на друга: говорили только самое нужное и, сказавши, что нужно, быстро исчезали. Очевидно, сама подпольная работа так воспитывала.

Мы начали готовиться к созыву предварительного совещания. На явку, в квартире циркового артиста, Клавдия пригласила Михаила. Оделся Миша для этого случая во все праздничное: черный пиджак, на ногах лакированные ботинки с серыми гамашами, а под пиджаком чесучовая, вышитая гладью русская рубашка, подпоясанная шелковым поясом с кистями, выпущенными из-под пиджака почти до колен.

Клавдия представила Мишу хозяину квартиры, который мимоходом завернул в комнату, где мы сидели. Миша очень учтиво поднялся и со сдержанным достоинством протянул руку, отрекомендовавшись:

— Михаил, рабочий.

Артист как будто пропустил это мимо ушей и пошел из комнаты, но вдруг с порога повернулся и спросил Мишу:

— Что вы хотите этим сказать, милостивый государь?

— Ничего. Я рабочий и этим горжусь.

— А я клоун и тоже этим горжусь. Я не тунеядец, милостивый государь! — и артист ушел, разгневанный.

— Зачем вы это сделали, Миша? — сказала Клавдия.

— Я его не обижал, — ответил Миша, — но они все думают, что если человек хорошо одет, то он уже не рабочий.

— Ну это, Миша, у вас пунктик!

Клавдия предложила Мише стать организатором одного из подрайонов. Миша слушал, улыбался. Когда Клавдия кончила, он молчал.

— Что же вы, Миша, не согласны, что ли? Организация вам оказывает огромное доверие.

Миша рассмеялся: