На исходе ночи

Всю ночь меня тревожило множество забот, сливавшихся в одно что-то непосильное и неразрешимое.

Во-первых, надо разузнать, разыскать, кто уцелел от разгрома Московского комитета, если только есть такие люди, — надо же мне посоветоваться, подчинить свои будущие действия какому-то единому плану. Во-вторых, надо собрать в районе людей, опору всей работы, посвятить их в то, что было вчера на «частном совещании». И обязательно следует позвать Михаила. Если не удастся переубедить его, то пусть хоть остальные услышат от него самого, какой он путаник, пусть и сам увидит, насколько отошел он от близких товарищей. А если кто-нибудь пойдет за ним, то лучше пусть хоть не много нас останется на верной линии, но зато объединенных крепким обручем общего всем нам мнения, чем предоставить людям расползаться в разные стороны. И скорее бы бросить все наши силы в подрайоны, в низы, на предприятия, закрепить прочной, ощутимой организационной связью все случайные, текучие встречи, распределить между товарищами работу и начать вовсю готовить выборы делегатов на легальное совещание по рабочему быту.

И одно еще дело тревожит меня: Клавдия. Скорее надо сбить все ее сомнения, — вчера мне это не совсем удалось.

И еще: не перехватили бы Соню какие-нибудь путаные информаторы, надо сразу же дать ей правильное освещение обстановки, она будет очень полезна на низах, я наметил для нее Садовнический подрайон. И, конечно, до зарезу нужно встретиться и поговорить по душам с Жарковым. Трещина между ним и Связкиным, а также между Связкиным и Благовым обязательно будет увеличиваться. А листок к выборам? Он, несомненно, удесятерит наши агитационные силы. Написать его не долго, — но где у нас «техника»? Во время поисков уцелевших остатков общегородского руководства разузнаю о «технике» в других районах. Нельзя также откладывать и дело Прохора…

Где-то теперь Сундук? Скоро ли привезет нам свет и ясность? Не можем мы долго ждать. Нельзя двигаться ощупью, как сейчас, без ленинского прожектора, освещающего дальние повороты пути.

Я мысленно ставлю Сундука в мое положение: что предпринял бы он в первую очередь? Как опытный организатор, он, наверное, не испытывал бы неуверенности, как я сейчас. У него все дела сами собою выстроились бы в разумный черед и порядок. Он оставался бы весел, спокоен, ровен, радостно возбужден предстоящими делами. Он был бы уверен, что успеет сделать все вовремя и как надо, а я весь горю восторженным, нетерпеливым желанием сделать все сразу и бежать одновременно по всем направлениям. Вспоминаю Пушкина, что нельзя смешивать восторг с вдохновением, — «восторг исключает спокойствие», восторг… не предполагает силы ума, располагающего частями в отношении к целому…

Думаю, дело не в природных свойствах характера. Трезвому спокойствию в работе и уравновешенности можно учиться. Если они не приходят у меня сами собой, как у Сундука, то, по крайней мере, можно заставить себя напряжением воли неторопливо все взвесить и логически определить относительную важность каждого из предстоящих шагов.

Пока я раздумывал, Фрол ушел на фабрику. Я тихонько оделся и постарался незаметно ускользнуть из квартиры, чтоб Авдотья не хлопотала о завтраке. Но меня перехватили в сенях. Пришлось вернуться и потерять с десяток минут. Иначе обида перешла бы в отчуждение.

Начались мои пешие странствования по Москве. Длинный это был день и утомительный. Где я только не побывал: в Лефортове, в Сокольниках, в Сущевском, на Пресне. И всюду нашел только какое-то подобие связей; люди, к которым заходил, как будто свои, сочувствующие во всяком случае, но либо ничего о нужных мне товарищах не знают, либо не решаются ничего говорить из осторожности. И только в Хамовниках наконец набрел на рабочего Климова, с которым давно как-то познакомился на одной из общегородских партийных конференций, в роще возле Хорошева. Теперь Климов лежал «хворый» и от новостей по нашей работе сильно отставал. Но все-таки два факта я от него узнал: первое — о том, что ответственный организатор Пресне-Хамовнического района, перешедший недавно на положение профессионального революционера, слесарь Андреев, у которого я хотел осведомиться, не начал ли восстанавливаться Московский комитет, оказалось, исчез — по-видимому, его арестовали; второе — о рабочем Шумкине, тоже слесаре и тоже отличнейшем агитаторе, специалисте по восстановлению порванных связей между предприятиями, — «этот махнул, дорогой товарищ, за границу».

— Как так?