На исходе ночи

Мы расстались, оба с тяжестью на душе. Она — оттого, что не сумела до конца убедиться в правильности моего поведения на совещании, а я — от досады, что ей все еще не ясно то, что для меня во время нашего разговора стало еще несомненнее.

Уже выйдя из сеней, я спохватился, что мы разошлись, даже не пожавши друг другу руки, и что она мне так и не ответила, придет ли на беседы с Василием.

ГЛАВА XIII

Стучу в окошечко одноэтажного деревянного флигелька на косогоре, в переулке, скатывающемся к самой Москве-реке.

Мне было наказано Клавдией постучать во второе окно. Я опасался, что у Бескозыречного в такой поздний час спят, — рабочая семья, — но, на счастье, окошко сияло полным светом — значит, не от лампадки, а от лампы.

Отпер и встретил меня сам хозяин. Я сразу узнал его по улыбке, идущей откуда-то из глубины. И он меня узнал. Подморгнул:

— Помните?.. У нас на Голутвинской, перед воротами, вы речь держите, а я вам: «Беги, миляк». Только вы в картузике тогда были… но и шапочка у вас сейчас подходящая к рабочему обличью…

Малюсенькая прихожая была оклеена цветастенькими обоями, видно давнишней оклейки, но чистенькими, без пятен, и только кое-где понизу оборванными.

Бескозыречный поймал мой взгляд.

— Некому безобразить. Детей у нас малых нет, сын большой, на фабрике уже работает. Ну, да сказать правду, любительница до чистоты моя Авдотья. Входите, товарищ Павел. А я буду товарищ Фрол…

Он произносил «товарищ» как большой титул. Видно, ему было внове, что его стали называть товарищем люди малознакомые и имеющие вес в его глазах. И это веселило и радовало его, как другого радовал бы только что полученный чин.

— Стесняетесь, что у товарища Фрола люди оказались?..

И действительно, из комнатушки, где горела пятилинейная лампочка, слышался говор нескольких голосов.

— Не сомневайтесь, свои. Сестра моя Луша с сынком Афоней к нам из деревни с горюхой приплыла… и потом еще Петя Шустров, деверь Лушин, брат покойника мужа ее, забежал не так повидаться, как обмозговать одно дельце. Да проходите смелее.

Конечно, эта ночевка была отклонением от классического сорта ночевок, когда тебя видит только тот, кто открывает дверь, а затем ты удаляешься в какую-нибудь скрытую конуру. Но нынче было не до тонкостей.

Я вошел в горенку. Познакомились, поздоровались. Афоня оказался мальчиком лет восьми, не больше; у него были заплаканные глаза с выражением страдальческого отчаяния, испуга и тоски.

Женщина в тот же миг исчезла в комнате за перегородкой, Постояв у косяка малое мгновение, как бы для соблюдения приличия, исчез за женщинами и мальчик. Петя Шустров сочувственно покачал вслед ему головой, а Фрол тяжело вздохнул. Я догадался, в чем дело: Афоню привезли из деревни «отдать о мальчики» — явление в наших подмосковных местах обыденное. Меня это тоже наполнило и волнением, и сочувствием к мальчику и к его матери.

Но сильнее взволновал меня Петя Шустров, вернее — его рассказ, который он начал сейчас же, без всякой передышки, как только я сел к столу.

А стол был накрыт явно в расчете на мой приход.

— Не велики разносолы у товарища Фрола, — сказал Бескозыречный, — редька ломтиха, редька с маслом, редька с квасом, редька так… но чем богаты, тем и рады… Попробуйте свежего деревенского, Лушина привозу… квашена капустка, горох моченый… и по рюмочке!

— Рюмочку-то погоди пока! — крикнула из-за перегородки Авдотья.

Бескозыречный подмигнул:

— Чего-то еще варганят на закуску!

Но Петя Шустров рассердился на Бескозыречного:

— Ну, дай мне о деле-то вначале. Как у Пушкина в его полном собрании сочинений сказано: «Не для бесед и ликований».

Тут я вспомнил, что мы однажды с Шустровым виделись. Это тот половой, что был свидетелем самоубийства Григория-булочника в чайной; он рассказывал тогда, как беседовал с Григорием, и цитировал мне при этом из «Горя от ума».

Я ему напомнил.

— Я сам смотрю на вас и вижу: есть что-то в вас, что «на память приводит былое»… Не обижайтесь, что сразу не узнал. Народу очень много перед нами проходит. А как это отравление и наш с вами разговор напомнили, то все воскресает… Как же! Как же! Тогда я не знал и не догадывался, чем вы занимаетесь и из каких, вы будете. Вот, значит, теперь слушайте мой вам рассказ… Из чайной перешел я в трактир на Петербургском шоссе… не скажу, что это «Яр» или «Стрельна», но заведение первого разряда, и вход с ковром на лестнице, как в какой-нибудь шикарный апартамент, швейцар с булавой, два больших зала — настоящий анфилад, опять же отдельные кабинетики…

— Ты уж не расписывай, — прервал Бескозыречный.