На языке эльфов

Эмоции в тебе сбегают через легкие в глубоком выдохе. И ты смотришь так, словно остался безоружным:

– Господи, Итан… И это меня ты называешь упрямым?

– Рад, что ты начинаешь видеть во мне изъяны, – да нисколечко я не рад! – Их порядком многовато для одного дня, но тебе ужасно повезло. – Переигрываю. Глупо кривляюсь – ничего общего с артистизмом Ури. Лишь жалкая попытка обороняться. – Не нужно объясняться, оправдываться, чувствовать себя неловко и пытаться не сделать мне больно уходом. Я все понимаю. Ты понимаешь тоже. И сделаешь только хуже, если останешься и продолжишь пытаться смягчить ситуацию и найти какие-то компромиссы. Лучшее, что ты действительно можешь для меня сделать, чтобы спасти, это одеться и уйти.

Ты… цыкаешь? Цыкаешь! Несдержанно и самую малость раздраженно. Снова возмущенно дышишь и отчаянно бегаешь взглядом по комнате, будто ищешь что-то. И не находишь.

– Ты сказал, что тебе шестьсот лет, и я поверил. – Клетка твоего возвращенного взгляда все равно с мягкими прутьями ресниц. – Я верил всему, что ты рассказывал. И теперь я говорю, что хочу остаться, действительно хочу остаться, а ты не хочешь верить мне. – Рука острой ладонью тычется в грудь. С нажимом. – Это нечестно, Итан. Это пиздец как нечестно.

Наверное, ты прав. Наверное, я еще больший дурак, чем думал. Прости меня. Прости, что я – это я.

– Чоннэ, прекрати, – не знаю, жалобно или твердо. Просто на выдохе.

– Прекратить что?

– Вести себя так.

– Как?

Теперь вздыхаю я. Глубоко-глубоко.

– Как будто все в порядке. – Так, что покалывает в легких. – Как будто я все тот же парень, которого ты загадал на день Мартина Лютера Кинга.

Молчание – нерожденные дети. В каком-то смысле, спасенные души. Молчишь. Ты наконец понял? Представь, сколько мы с тобой выручаем людских детенышей этой очередной тишиной. Анализ завершен?

Знаешь же: перед тобой не волшебное создание, не милый симпатичный мальчик. Я боюсь, трясусь и расщепляюсь. Что бы ты себе ни думал раньше, я не подойду.

Молчишь. Смотришь. Мне кажется, или ищешь? Что ты ищешь? Мне кажется, или… ты… это что?

– Очень разозлишься, если… – Ты хочешь улыбнуться? – Если я скажу, что ты все то…

Может быть, разозлюсь.

Ты обрываешь вопрос сам, когда слышишь шум за спиной. Хорошо, что не удастся проверить.

У моего приемного отца средний рост и обычное неплотное телосложение. Кори говорит, он похож на Итана Хоука: вытянутой формой лица, небольшими глазами и любовью к усам с бородой, какую обычно носит вышеупомянутый знаменитый американец. Виктор – это папиросы, костюмные жилетки поверх свитеров и разноцветные слаксы к кроссовкам ньюбэланс. Виктор учился на юриста, а жена у него – детский психолог, поэтому, когда отец смотрит, то всегда анализирует.

Ты оборачиваешься, он хмурится. Скашивает глаза в мою сторону, пытается разобраться. Понять. И – это я вижу отлично – защитить. Мне ужасно не повезло с первой приемной семьей, но второй судьба откупилась на столетия вперед. Я ценю это.

Бесконечно.

– Итан, – голос у Виктора разведывающий. С легким взлетом тона вверх к концу предложения. – У тебя гости?

Ты смотришь на него через плечо. Как смотришь и что думаешь – мне недоступно.

– Нет. – Это заставляет тебя снова обернуться, и мне чертовски больно от того, как ты пытаешься уговорить меня взглядом, но что я могу сделать, если самый настоящий трус? – Он уже уходит.

– Итан, пожал…

– Ты. – Прости. – Уже. – Меня. – Уходишь.

Пожалуйста.

– Прошу, давай поговорим? – Тянешься руками, пытаешься шагнуть ближе, но, опомнившись, тормозишь. – Не руби с плеча, не равняй меня с другими, Итан, мн…

Я машинально отступаю назад, сминая клеенку.

– Оставь меня в покое. – И, как жертва, обнимаю себя руками. – Я второй раз тебе говорю. Хватит быть таким наглым…

Я жалкий патологический лгун.

– Я же знаю, что ты не хочешь, чтобы я уходил.

Которого ты видишь насквозь.

– Молодой человек.

На мгновение, прямо пропорциональное твоему терпению, ты прикрываешь глаза, понимая, к чему все идет.

– С точки зрения гостеприимства это невежливо, но с точки зрения отцовства – единственно правильно, – Виктор разъясняет с присущим ему деловым красноречием, – поэтому я вынужден просить вас покинуть дом.

Ты – это ты. Со всем тем, что присуще тебе:

– Сэр, – встаешь вполоборота и тянешь ко мне руку, словно можешь иметь в виду кого-то другого, – я должен с ним поговорить.

Отец понимающе склоняет голову:

– Думаю, для этого еще предоставится возможность.

– Не предоставится!

А потом резко выпрямляет, встречая твой повышенный тон. Видно, что ты сам от себя не ожидал. Видно, как кратко смотришь в пол, себя смиряя, и только после снова во взрослые глаза:

– Он меня больше не станет слушать, если я сейчас уйду.

– Сейчас ему нужно побыть одному.

Смолкаешь. Продолжаешь на него смотреть. И я уже чувствую, как ты наконец понимаешь: чем бы ни решил крыть, ничего не сгодится в сложившейся ситуации. Я поспешно отворачиваюсь, цепляясь глазами за испачканную колонку на столе, и потому, когда ты решаешь снова заговорить, совсем не вижу ни твоего лица, ни рук, ни губ, ни плеч.

Ничего.