На берегу Авачинской бухты

Своего сына я назвал в честь отца. Мама так и не вышла больше замуж. Она стала жить с моей семьей, наблюдая, как растет ее единственный внук. Когда Никитка впервые попросил купить ему самолетик, мама даже расплакалась. Со временем сынок серьезно заинтересовался авиацией и после окончания школы поступил в летное училище, чем, безусловно, гордился бы его дедушка. Морская стихия Никиту не захватила, в нашем доме разговоры ведутся исключительно про небо. С сыном я не спорю, внимательно слушаю о его единственном увлечении, свои интересы не навязываю, но втайне мечтаю о внуке, которого обязательно увлеку морем…

В канун восьмого марта

Рабочий поселок городского типа Заозерск на границе между окончанием восьмидесятых и началом девяностых годов прошлого века повторял облик любого другого поселения, расположенного на берегу вечно холодных рыбопромысловых рек. Невысокие здания серого цвета чередовались с частным сектором. Школа и детский сад давно потеряли свой первозданный вид и производили весьма унылое впечатление. Местный дом культуры размещался в стареньком здании, когда-то перенесшем пожар. Единственный универмаг был оформлен фигурками из маргарина и консервами, уложенными красивыми башнями. Небольшой рыночек с перекошенными от старости лотками носил гордое название барахолка. Единственной достопримечательностью Заозерска являлось двухэтажное здание местной администрации, которое можно было безошибочно узнать по флагу, расположенному на козырьке его крыши, и белоснежным стенам, беленным известью дважды в год.

На излете существования Советского Союза местным властям наконец-то выделили деньги на постройку новой современной школы. Для строительства были приглашены китайские рабочие. Те, как известно, отличались добросовестностью, трудолюбием и, главное, не тащили со стройки разные дефицитные материалы. Местные мальчишки сначала чурались незнакомцев, говорящих на непонятном языке, а затем привыкли и бегали каждый день смотреть на диковинных людей, о которых они раньше только слышали. Глядя на китайцев, обладающих маленьким ростом, я думал, что их специально отбирали для работы на стройке, чтобы больше помещалось в жилых балках, стоящих недалеко от будущей школы. Особенное изумление у меня вызывала работа тяжелого иностранного бульдозера и большого подъемного автокрана.

Вдоволь наглядевшись на чудо-технику, я старался пораньше возвращаться домой, чтобы опередить приход мамы. Она очень злилась, если я возвращался позже нее.

Когда в прихожей хлопнула дверь, тревожное предчувствие охватило меня. По шагам я понял, что мать снова пьяна. Нетвердой походкой она прошла в комнату, не раздеваясь, плюхнулась в кресло и с пьяной улыбкой протянула: «Ну-у, как дела-а, Жэка? Уроки сделал? Чего зыркаешь на меня, говнюк? Матери тебе не жалко?!» Устав от пьяного монолога, она засопела, откинувшись на спинку кресла. Я снял с нее сапоги, шапку, погасил свет и тихонько вышел в соседнюю комнату.

Мы с мамой остались одни, когда мне исполнилось пять лет. Она родилась и выросла в уютном курортном городке на берегу Черного моря. Там мама встретила красивого молодого моряка, приехавшего в отпуск. Он пообещал красавице вечную любовь и золотые горы. Недолго думая, она отправилась за мужем на север, туда, где весне никогда не было места. Первым ее потрясением стали долгие холодные зимы, плавно перетекающие в прохладные туманные летние дни, стремительно завершающиеся слякотной промозглой осенью.

Дом, в который приехала молодая жена, оказался вовсе не дворцом, золотые горы – обыкновенной зарплатой матроса рыбообработчика, но назад дороги не было. Цветущие каштаны, дурманящий аромат лаванды и сирени остался где-то очень далеко в прошлом. Своей матери в письме она написала, что счастлива с мужем, любит их дом, обожает чарующую красоту этой суровой земли. Вскоре молодая супруга сама поверила в эти слова, устроилась в консервный цех на ручную расфасовку рыбы, старалась подружиться с местными жителями.

Об отце я помнил немногое – он редко бывал дома. Однажды после долгой командировки он отрастил бороду и в таком виде заявился домой, в тот вечер я его вовсе не признал. Мама рассказывала, что я кричал как резаный и не давался на руки до тех пор, пока папа не вышел из ванной комнаты с «лысым», но знакомым лицом.