Мысы Ледовитого напоминают

Интересно, как вёл себя Зееберг? в попытках понять происшедшее, сперва я рассматривал двоих учёных как единую пару, идейное целое, пока не заметил, что на третьей записке нет подписи Толля. Это значит, что записку не только написал и доставил к мысу Эмма, но и составил астроном один. И нёс 23 версты на лыжах среди скал, и столько же обратно, а он ещё весной волочил левую ногу. Да почти сплошь в темноте, на шквальном ветру и морозе за тридцать. С палаткой и прочим это невозможно. Явная несообразность. Но нет смысла рассматривать несообразности порознь, их надо собирать вместе, чтобы они друг друга проясняли. Так же несообразны обещанные им документы, коих не было. Ещё что? Ещё у домика осталась доска с надписью SEEBERG[207]. Как на мавзолее. Это так немыслимо для полярников, что Михаил Белов (известный читателю из очерков) даже написал, что на доске были вырезаны «имена участников похода».

Нет, конечно: кто бы ни вырезал «имена участников», сперва бы шло имя Толля. Значит, Зееберг вытесал и вырезал доску себе. Надмогильную? Не знаю, но ясно, насколько ему было одиноко.

Геолог с головой ушёл в изучение уникального для арктической Азии объекта — вулканического плато с широчайшим спектром пород (от кембрия до голоцена), а весной ожидал открыть мечту жизни, землю Санникова. Астроном же был привязан к ужасному острову только чувством долга, астрономический пункт (домик) давно определил с доступной ему точностью,[208] в экскурсиях служил барону просто коллектором, а в тесной сырой дымной каморке должен был вести хозяйство (с каждым днём всё более тяжкое), поскольку начальник изучал образцы. Третья зимовка, пища — одно мёрзлое мясо, к концу полярной ночи смерть более чем вероятна.

Словом, энтузиазму Толля опереться было не на что. Тогда становится ясно, что именно делал Зееберг за неделю до полярной ночи: он ходил к охотникам договариваться. Ночевал у них, затем дошёл до мыса Эмма и оставил записку, снова ночевал в урасе охотников и вернулся в домик. И это очень трудно, но без поклажи всё-таки возможно, и мы видим, что Зееберг сумел это проделать. По крайней мере, дошёл до урасы и обратно, если доверил охотникам отнести и упрятать записку.

О чём договаривались, ясно: о совместном уходе. Он, как легко видеть, был задуман с южного берега, причём с противоположных концов пляжа — по его концам остались две пары ящиков с камнями. Очевидно, западная пара назначалась охотникам.

В сущности, и записка была нужна для ухода, по полярным правилам. С согласия ли Толля или без? Думаю — без: если бы согласился, то и записку бы сам написал. Если без, то понятно, какого плана и настроения были немецкие письма. Возможно, Толль поставил условием ухода — сжечь письма Зееберга, а тот мог потребовать взаимности. Но это уже моя фантазия.

Куда важнее понять: на что учёные, знавшие о Полынье всё, рассчитывали? Возможный ответ находим опять же у Колчака: при упорных северных ветрах граница сплошных льдов

«может подойти вплотную к окраине берегового припая — тогда полынья исчезнет и на её месте образуется более или менее наторошенный, плотно сдвинутый ледяной покров, который при перемене ветра вновь отодвинется на север, а на его месте опять попоявится полынья. Таковые перемещения границы пака происходят в течение всей зимы» (Лёд…, с. 167).

Убедиться в исчезновении полыньи не составляет труда:

«При облачном небе, имеющем во время арктической зимы, благодаря снежной поверхности, светлую серовато-белую окраску, облака над полыньями принимают более тёмный… оттенок» (Лёд…, с. 20).

Вероятно, тогда дул устойчивый норд, к югу от острова установилось сплошное торосистое ледяное поле, тёмное пятно на юге неба исчезло, спутники Толля настояли на срочном уходе, каковой и состоялся 8 ноября (26 окт. ст. стиля). Явно рассчитывали на прямой короткий путь через торосы (почему и взяли минимум продовольствия, а также оставили в домике астрономические средства). Увы, это не удалось:

«В конце октября наступила продолжительная спокойная погода при температуре ниже точки замерзания ртути» —

отметил Бируля, живший в те дни неподалеку, на Новой Сибири[209]. То есть: ветер стих, льды снова пришли в движение, добраться до земли (ни вперёд, ни назад) было нельзя, и конец очевиден. (Подробнее см. Прилож. к Прологу и Повести, п. 4.)

Но почему льды здесь всегда движутся?

Колчак и морские льды