Мысы Ледовитого напоминают

Добавлю, что на тех островах, где они вели летний промысел, уход оленей на юг, на материк, всегда означает наличие крепкого льда и конец промыслового сезона. И вот на Беннете группа Толля обнаружила небольшое стадо оленей — немудрено, если этот факт был расценен как возможность зимнего ухода по льду. Конечно, учёные немцы, зная историю Санникова, Геденштрома и прочих, должны были понимать наивность такого вывода (стадо, вернее всего, было занесено сюда случайно на плавучей льдине — ни до, ни после никто оленей на Беннете не видал), но наверняка не стали разубеждать охотников. Скорее наоборот: такое заблуждение было Толлю весьма кстати, сохраняя некоторое спокойствие спутников.

И в самом деле, поначалу охотники вели себя сговорчиво, так что учёные покинули их в полной уверенности, что дом на перешейке будет строиться. Однако никаких следов стройки никто никогда на перешейке не видал. После ухода учёных в круговой обход острова охотники явно занялись чем-то другим, и легко понять, чем: они охотились на песцов и искали Мамонтову кость. Где именно? Через год Колчак нашёл два песцовых капкана и большой бивень мамонта на южном берегу острова, на длинном пляже к востоку от того места, где тонул.

Отсюда в августе можно было смотреть, не идёт ли судно, а в сентябре и октябре — не уходят ли на юг олени. На остров до сих пор не ступала нога промышленника, так что Мамонтова кость, давно ставшая повсюду редкостью, здесь была в изобилии.

Немцам-то всё равно, но у охотников семьи, да и подати в конце года надо будет платить, а хозяйство всё лето без хозяев. Вернуться им необходимо теперь.

Не думаю, чтобы охотники устроили открытый бунт. Вернее, что они тихо саботировали приказы Толля. (Мне пришлось столкнуться с таким поведением местых жителей, эвенков, в Забайкалье: они молча соглашались, но делали по-своему.) Позже могли и объяснить, примерно так: «Не строим дом? Однако тойон барон плохое место указал — на самом ветру; нет ни холмика, чтобы укрыться. Другое место нужно. Тогда и было нужно его нам указать, однако теперь поздно, зима, скоро уходить будем». Барон указал другое место, защищённое с юга скалами, и нечто в самом деле было построено. Но домом это назвать нельзя, ибо то была щелявая каморка 2x2 метра с большим очагом посреди — четверым не улечься [Успенский, 1959, с. 64–65] (Подробнее см. Прилож. к Прологу и Повести, п. 3.).

Быть может, учёные заказывали домик на двоих, собираясь отпустить строптивых спутников, а самим зимовать? Нет, каморка не была конопачена, а шатучая дверца открывалась прямо на мороз. Недаром домик к лету оказался забит льдом. Зимовать в нём было нельзя, и позиция строивших очевидна: получите заказ, вот он, но о зимовке забудьте. По сути, вопрос об уходе должен был решиться именно тогда, при «сдаче объекта». И всё-таки учёные в домике жили — там оказались следы их быта.

А вот охотники там явно не жили — нет ни одной их вещи, кроме роговой пилы[206] (ею пилят снег и блоками обкладывают дом для утепления). В самом деле, ураса (якутская палатка) удобнее: там теплее и не так сыро. Где же они поселились?

Жизнь врозь

Там, где пристал вельбот Колчака, странные оказались находки: алюминиевая крышка от котелка, медвежья шкура, камнями заваленная, и бронзовые наконечники, обрубленные с палаточных кольев. Что за прихоть: бросать полезные вещи, с таким трудом добытые и притащенные? Но всё станет понятно, если принять, что был то не летний лагерь учёных, а зимний — охотников. Донельзя нагрузив нарту едой, мамонтовой костью, шкурами и дровами, они избавились ото всех излишеств. Например, от наконечников: дело в том, что якутская ураса, в отличие от европейской палатки, к земле не крепится, так как ветер не срывает её, а лишь прижимает к земле (Бруснев. Отчёт, с. 172).

Может быть (как хотелось бы!), ураса назначалась всем четверым? Нет, тогда палатка учёных (та, с которой в сентябре обходили остров) осталась бы на острове, как осталась бы и вторая нарта. Словом, уходя вместе, идти, вероятно, собирались врозь.

Уходившие нуждались в знаке — на случай вынужденного возвращения. Летом сложили бы, как обычно, большой издали заметный гурий, но теперь он вышел маленький: выламывать камни изо льда, да ещё из-под снега и в темноте — тяжело. Чтобы он не утоп в снегу сразу, его устроили на невыделанной (жесткой, как фанера) медвежьей шкуре. Вероятно, где-то рядом среди скал был мясной склад, но обыскать местность спасатели не догадались (им, как ни странно, в головы не пришло, что знак обязан что-то значить); теперь всё давно истлело. Ну а крышку, средь полярного дня столь заметную, ничего не стоило потерять в темноте, грузя нарту между сугробов.

Итак, две пары жили врозь. Охотники чинили нарты и байдары, шили из оленьих и медвежьих шкур одежду и обувь для ухода домой, а учёные обследовали остров.