Mysterium Coniunctionis

Бог есть мой центр, когда я заключаю Его в себе,
И Он есть моя оболочка, когда я растворяюсь в нем [1084].

285 Эритрейское четвероногое Майера, Ortus, соответствует четырехколесной колеснице Псевдо-Аристотеля. Тетраморф также является порождением иконографии раннего средневековья[1085], соединявшей четыре крылатых создания из видения Иезекииля в четвероногого монстра. Толкование Ortus как феникса, связывает его с Христом, пришествие которого было предсказано сивиллой; феникс — это хорошо известная аллегория воскресения Христа, да и вообще воскресения из мертвых[1086]. Это есть символ трансформации par excellence. Принимая во внимание это хорошо известное толкование феникса и Эритрейской пророчицы, просто удивительно, что все авторы начала семнадцатого века требовали у сивиллы не показать дорогу к Христу, а рассказать, где бы они могли найти Меркурия! В приведенном отрывке содержится еще одно удивительное доказательство существования аналогии между Христом и Меркурием. В данном случае феникс предстает не как аллегория Христа, но как носитель и место рождения универсального лекарства, "средства от гнева и боли". Если когда-то сивилла предсказала пришествие Христа, то теперь она должна указать дорогу к Меркурию. Христос — это Антропос, Первичный Человек; Меркурий имеет то же самое значение, а под Первичным Человеком понимается изначальная, абсолютная целостность, давным давно ставшая пленницей сил этого мира. В случае с Христом победа и освобождение Первичного Человека считались полными, стало быть усилия алхимиков представляются излишними. Мы можем только предположить, что сами алхимики придерживались другого мнения, и что они искали свое лекарство от гнева и боли для того, чтобы завершить трудом искупления незавершенное, по их мнению, Христом.

286 Для взглядов Майера характерно то, что самое большое значение он придает не Меркурию, которого другие авторы в значительной степени персонифицируют, а субстанции, порожденной фениксом, птицей духа. Это — неорганическая субстанция, неживое существо, используемое, как символ целостности, или, как средство достижения целостности, — задачи, для решения которой явно не годится символ Христа[1087]. Невольно задаешься вопросом, не компенсируется ли (и до определенной степени, не нивелируется ли), в конце концов, эта интенсивная персонификация божественных фигур, столь обычная для христианства (особенно, у протестантов)[1088], более объективной точкой зрения, исходящей от бессознательного.

д. Восхождение и Нисхождение

287 Итак, в своих поисках целостности, Михаэль Майер прошел три континента, пропутешествовал в трех направлениях и обнаружил статую Меркурия, указывающую дорогу в рай; вдалеке он увидел очертания рая, он отыскал животную душу и сивиллу-"аниму", которая теперь дает ему совет отправиться к семи устьям Нила (Ostia Nilt), чтобы там поискать Меркурия. Продолжение его паломничества напоминает полет феникса из Аравии, где он живет, в Египет, где он умирает и вновь рождается. Стало быть, мы можем ожидать, что нечто подобное произойдет и с автором. Нам ничего не говорят о пересечении им Красного Моря и о повторении им, в обратном направлении, волшебных странствований детей Израиля. Однако, мы скоро узнаем, что нечто, напоминающее загадку нового рождения, все же присутствует, поскольку Майер сравнивает семь устьев Нила с семью планетами. Сначала он достигает Канопских Ворот, западного устья дельты, где обнаруживает постоянное жилище Сатурна. Из остальных планет мы с уверенностью можем назвать только Марс, поскольку описания городов, в которых живут остальные, не отличаются большой ясностью. Подвергаясь бесчисленным опасностям, он пересекает семь областей, так и не повстречав Меркурия. Он не находит его даже в его собственном городе. В конце концов, он должен повернуть назад и в точности повторить свой путь в обратном направлении, дойдя до Канопских Ворот, где он на этот раз обнаруживает Меркурия. Но хотя он и узнает от него всевозможные секреты, феникса ему найти не удается. Потом он снова возвращается, чтобы найти панацею. В своей "Epigramma ad Phoenicem" он умоляет чудесную птицу отдать мудрецу свои перья[1089], а в своем введении в "Medicina Phoenicae" он говорит, что ценит их выше "богатств и золота, а тот, кто думает иначе — не человек, а животное"[1090].