Мы живем рядом

— Я могу пожертвовать духовным властям кое-что, сделать святой вклад...

— Я думаю, поздно, брат мой! Грешник, идущий в рай по острию бритвы, уже не может побриться этой бритвой по дороге туда, где ему уготовано блаженство.

— Но разве мы живем не в двадцатом веке? — воскликнул в отчаянии владелец театра.

— Мы живем в четырнадцатом веке нашего священного летосчисления. Не забудь об этом...

И он ушел не оглядываясь.

Через два дня здание театра было закончено. Оно сияло цветной иллюминацией. А еще через день тысячная толпа фанатиков, орущих проклятия безбожникам, вооруженная топорами, палками, зажигательными средствами и факелами, несколько часов крушила все убранство театра. Хлопали разбитые электрические лампочки, рвались ковры, ломались стулья и диваны. Потом затрещал экран, потом все облили бензином и подожгли.

Таким он стоит и сейчас, этот выгоревший дом, черный, как смоковница, в которую попала молния.

— Почему они все-таки сожгли этот театр? — спросил я.

— Чтобы напомнить о себе, о том, что они, служители ислама, — еще сила, которая нет-нет да показывает когти. А кроме того, владелец кинотеатра дал взятки не им, а гражданским властям. Этого они ему не простили!

Веселая шутка

Они возвращались из Хайдерабада. Их было четверо: трое купцов из Карачи и немолодой американец, приехавший за партией джута. Купцы предложили ему в день воскресного отдыха прокатиться в Хайдерабад, в гости к их приятелю.

Американец был первый раз на Востоке, и все казалось ему необыкновенным. Сейчас, развалясь на сиденье, еще не совсем трезвый, он, как в полусне, вспоминал подробности хайдерабадского времяпрепровождения: прогулку на тонгах в загородный домик, фонтаны в саду, ковры под пальмами, непонятные кушанья с фруктовыми соусами, удивительных женщин, похожих на картинки и завернутых в красные и синие ткани, с желтыми розами в черных волосах, с алмазными и рубиновыми кольцами и серьгами, свисавшими до плеч и изображавшими виноградные ветки, с голыми коричневыми ногами, между пальцев которых были цветы, похожие на большие незабудки.

Мужчины же были одеты в черные сюртуки и белые панталоны. И хотя купцы были мусульмане, но в уединении этого сада, когда женщины ушли, они пили стаканами джин, виски и коньяк и пели веселые песни, хитро подмигивая друг другу. Иностранца они не стеснялись, потому что он был, как они, немолод, похож на знакомых им англичан. Они же заключили хорошую сделку, после которой нужно обязательно повеселиться.

Теперь они возвращались в Карачи.

Машина резво бежала между рисовых полей с их причудливыми очертаньями, мимо пальмовых рощ и жалких деревенек, раскиданных по зеленой равнине, на которой извиваются воды бесчисленных арыков.

Наконец показался Инд. Рыжие и фиолетовые отмели вонзались в мутную, чуть кипящую воду, насыщенную илом, потому что начиная с поворота у Аттока, прорвав горные преграды, Инд течет к морю, не встречая преград и смывая могучей волной мягкие, крошащиеся берега.

Шофер обернулся и попросил разрешения остановиться. Ему надо посмотреть что-то в моторе. Машина остановилась у самого берега. Купцы, разминая ноги, вышли на берег. Они стояли и смотрели, прищурив глаза, как кровавый диск солнца, окруженный огненной свитой облаков, почти касался рыжей земли, как будто тоже охваченной пожаром.

Под их ногами на отмели лежала старая лодка. Около нее возился с сетью рыбак, и его почти черная спина сгибалась пополам, точно он кланялся реке, благодаря ее за милость. Он хватал рыбу из сети и бросал ее широким движением в неглубокую яму на берегу.

Эта яма была полна трепещущей рыбы, и даже оттуда, откуда смотрели купцы, было видно, как, переливаясь всеми огнями, горят на заходящем солнце чешуйчатые извивы рыбьих спин. Они горели ярче и богаче, чем алмазы и рубины в ушах хайдерабадских красавиц.

Пахло мокрыми водорослями, сырым песком, рекой. Ветер приносил откуда-то сладкий запах костра и горький аромат прибрежных трав. Американец дышал всей грудью после машины, в которой столько курили сигар и сигарет. Хмель еще блуждал в его голове, и было приятно это прохладное, незнакомое дыханье чужой вечерней реки, чужих берегов и неба, похожего на взрыв вулкана.

Рыбак и его сеть казались нарисованными тушью на шелковом белом песке. А рыба, которая извивалась в яме, как будто там свернулась и трепетала радуга, вселяла желание сбежать туда с берега и дотронуться до этих живых сияний, чтобы убедиться, что это не обман зрения.

— Я хочу рыбы! — закричал американец и, прыгнув с небольшого выступа, стал спускаться к рыбаку.

— Он хочет рыбы! Ты мало его кормил сегодня, — сказал купец постарше.

Второй засмеялся и, разгладив мягкую аккуратную бороду, ответил:

— Он жаднее, чем англичане. Что ж, дадим ему рыбы. Желание гостя — закон. Хорошо, что он немолод, а то попросил бы что-нибудь другое...

Они переглянулись, как опытные старые волки. Третий купец, роя песок палкой с серебряным набалдашником, произнес с насмешкой:

— Когда имеешь дело, которое будет жить и завтра, — нечего скупиться сегодня!

Он закричал шоферу:

— Азис, иди сюда!