Мы вышли рано, до зари

Если заглянешь через плечо Ивана Никаноровича в его гроссбух, в его записи, то, честно сказать, ничего интересного там не прочтешь, довольно привычные, даже казенные фразы об организации строительства, о развертывании этого дела на селе, об отдельных людях, о решениях дирекции и даже о задачах и перспективах, но Иван Никанорович так любовно выводил каждую фразу и с такой тайной радостью перечитывал эту скучную материю, что вчуже становилось жалко старика и как-то делался понятным его уход на пенсию, уход от круто изменившейся жизни, интеллектуальные потребности которой незаметно обошли возможности старого профессора. По этим записям было видно, как угасали его ум, его темперамент, его энергия, его способность ориентироваться в умственных запросах современных молодых людей. Правильно, что ушел Иван Никанорович, уступил кафедру другим, новым силам. Надо было сохранить душевный запас в сущности хорошего и верного человека. А мог бы испортить свой характер, свой тихий и светлый нрав, окажись в гуще современной вузовской жизни и не уступи другим свое место, — пришлось бы вступать в борьбу, для которой у профессора не было современного снаряжения, необходимых и гибких навыков. Он бы поломал себя, загнал бы внутрь обиду, потерял покой и вообще смысл дальнейшего существования. Будучи хорошим человеком, с доброй и отзывчивой душой, он оказался на поверку не таким уж темным и отсталым, чтобы не понять своего положения, не лечь бревном на дороге прогресса. А тут пришла мысль об этой поездке, об этой задуманной работе и окончательно водворила мир в его душе; жизнь открывала перед ним ясные и радостные горизонты.

Готовясь к встрече, к беседе с Михал Михалычем, к обстоятельному разговору, Иван Никанорович никак не мог решиться на совсем откровенный разговор, чтобы не только уяснить душевный мир ученика, но и раскрыть свою душу, все, что в ней жило последние годы, чем жива она была и что пережила в столкновении с сегодняшним временем.

С этими смутными представлениями о деловом свидании с Михал Михалычем, с окончательным решением положиться на волю самого дела, самого разговора, он и собирался сегодня в условленный час отправиться после рабочего дня домой к директору.

В скрытных воротах отворил без звонка калитку, вошел во двор. Двор директорский был пустоват, не обжит еще: кое-какие грядки, плохо вскопанная земля еще не приучена к огороду, жиденькие деревца прошлогодней посадки. Справа за домом летняя кухня. Оттуда и вышел Михал Михалыч с засученными рукавами белой рубашки.

— Проходите, Иван Никанорович, — смущаясь, с улыбкой на лице пригласил Михал Михалыч. Развернул заголенные руки, показывая профессору, что он домовничает, кашеварит как раз.

Иван Никанорович прошел вслед за хозяином в помещение с земляным полом, чистым, только что подметенным. На столе еще не была убрана мясорубка. Михал Михалыч возился с фаршем, вываливал его в муке, собирался приготовить котлеты. На газовой плите уже нагревалась сковородка. Михал Михалыч достал из холодильника бутылку пива, поставил перед профессором, подвинул стакан и просил немного подождать, пока будет приготовлено угощение.

— Решил угостить вас котлетами, Иван Никанорович, если не возражаете. Я уже говорил вам, Валя моя на повышении квалификации в крае, приходится все самому. Ребят рассовал, один в ученической бригаде работает, другого к бабке с дедом отправил. Один казакую.

— Это понятно, Михал Михалыч. Может, помочь в чем?

— Нет, нет. Вы, пожалуйста, займитесь пивом, а я мигом.

Зашипело на сковородке, запахло жареным, и через какое-то время директор поставил сковородку на стол. Порезал помидорчиков с луком, залил постным маслом.

— Вот теперь вы, Иван Никанорович, мой гость. Давайте поближе, вот хлеб берите, вилка.

— Ну что ж, давайте по-холостяцки. Не буду возражать.

Отужинали под тихий несущественный разговор, Михал Михалыч убрал посуду, и они вышли во двор. Немножко погуляли, подышали вечерним воздухом и направились в дом. Тут Михал Михалыч зажег свет, на диване расселись.

— Телевизор включить, Иван Никанорович?

— Я, собственно, Михал Михалыч, хотел бы побеседовать с вами, поговорить, как вы тут, на этом месте хозяйствуете, какие проблемы, успехи и так далее.

— Так то, Иван Никанорович, все перед глазами, вот интересно, как вы там, в Калининграде, приживаетесь. Все же вчера была еще заграница. Кенигсберг, можно сказать. И как это быстро в отставку подались, неужели устали? По виду не сказал бы.

— Жизнь, Михал Михалыч. Она не всегда бывает простой и понятной.

— А все же. Я знаю, профессора обычно до глубоких лет не уходят со своих должностей.

— Так, Михал Михалыч, то профессора, а я… Я же не профессор. Когда-то, еще при Сталине, кандидатскую защитил, вот и все, добрался до звания доцента — вот и все.

— Но мы всегда вас профессором считали, Иван Никанорович.