Мы вышли рано, до зари

Высадил Пашка Егора Ивановича на автобусной станции Буденновска, попрощался душевно и кинулся сразу в универмаг.

17. Страда

Сережа Харченко махнул вечером к Зоиному дому. В полевом стане, где он последние дни ночевал, в скверике, под сливами и яблонями, росли розы — целый сад. Тут он и нарезал свои букеты.

— Ты гляди, Сергей, — заметил однажды начальник, Дмитрий Иванович. — Если невеста хорошая, разрешаю, если так себе — наложу штраф.

Сережа покраснел, но розы кое-как газеткой прикрыл, сел на мотоцикл и рванул к лесной полосе.

Зоина мать открыла калитку, всплеснула руками:

— Да у нас еще вчерашние не завяли! Куда столько?

Но Сережа ткнул букет молча, несмело улыбаясь.

— Ладно, передам, нехай на ферму несет, чтоб коровы больше давали молока.

Сережа немного обиделся. Зоя бы так не сказала. Ну да ладно. Повернулся и улетел, чтобы явиться попозже.

Когда вернулся, слегка посигналил, боялся, не услышит, не выйдет, а сегодня последний день, последний вечер.

Выскочила Зоя. Хитровато улыбается. Отчего? Так, ни отчего. Просто от радости. Просто вспомнила корову, подошла к ней с аппаратом, а она повернулась и улыбается.

— Не веришь?

— Почему? Верю. Коровы все улыбаются. Я это давно знал.

— Нет, ты смеешься. Надо мной.

— Не смеюсь… Сегодня последний вечер у меня. Завтра начнем.

— А куда мы поедем?

— Давай в Казенник!

— Давай.

Зоя, как заправский кавалерист, вскочила в седло и крепко обхватила Сережу.

— Ну?!

Они не поехали мимо старого артезиана, в улицу, что ведет к Казеннику, ну их, этих сплетников, сразу начнут: во, гляди, гляди, Зойку уже повез какой-то, вон они. Нет уж. Сережа выскочил к выгону и повернул направо, на магистральную дорогу, а там, возле кирпичного завода, повернет на Казенник. Так и сделал. Остановился не на пляже, а переехал по плотине на другую сторону. За плотиной была старица Кумы, — когда спрямляли речку, осталась в этом месте старица. На берегу, где хотел остановиться Сережа, сидели какие-то гуляки, мотоцикл с люлькой, даже два мотоцикла и их кучка. Распивали под тополем на берегу. Солнышко уже путалось в заречном леске. Хорошо сидели ребята. Сережа отвернул на берег озера. Тут, правда, на голызне, у всего мира на виду, но зато — никого. На противоположном берегу, на пляже, еще маячили фигурки, а тут никого. На скате насыпи положил мотоцикл, а сами сели возле трубы. Труба, толстая, в обхват, тянулась из озера через плотину на лужок, куда спускали лишнюю воду, обычно весной, после таянья снегов и первых сильных дождей. Труба была еще горячая от дневного солнца, и сидеть на ней нельзя было, обжигало.

— Пойдем? — Сережа показал на воду. — Раздевайся.

— Ты что?

— А что, никогда не купалась?

— При людях купалась, а при тебе нет.

— Ну ты даешь! А как же мы будем потом?

— Потом суп с котом.

— Ну как хочешь, а я пошел.

Сережа быстро сбросил брюки, рубашку и в красивых плавках, в шашечку, в красно-синюю клеточку, поднялся на трубу и пошел по ней. На фоне зеленоватой глади, крепкий, загорелый, с сильной мускулистой спиной, цепкими ногами, он стоял уверенно на этой трубе и — пожалуйста, гляди сколько хочешь, мне не жалко. Фигуру показывает, подумала Зоя. Ну и показывай… А правда, красивый. И где-то в глубине шевельнулось: я, думаешь, хуже.

— Прыгай, Сережа!

— Давай ко мне!

Зоя потихоньку покачала головой. Нет.

— Эх, ты! — И Сережа пробежал до уклона трубы, где она уходила вниз, в воду, прыгнул с веселым криком вниз головой и вынырнул далеко от берега. Плавал, нырял, и ему было хорошо, как никогда, потому что за каждым его движением следит она. Сила играла в нем, он прекрасно работал руками, плыл так, что полспины было наружу, сильные мышцы перекатывались под лопатками и держали его в полводе.

Далеко от Зои он нырнул и через несколько минут показался возле трубы. Упираясь в дно, стрелой прошел под водой и вынырнул тут, перед ней. Зоя ойкнула и подошла к берегу.

— Вылезай, хватит. А то завидно.

— В чем же дело? Давай!

— Хватит, вылезай, уже солнышко садится.

Сережа вылез. Закинул голову, руками прошелся по волосам, выжал из них воду, постоял на трубе, просыхая, и быстренько оделся.

— Вот сядет солнце, не замерзнешь?

— Согреешь.

— Думаешь, если ты комбайнер, так тебя сейчас все согревать начнут.

— Зачем все? Все мне не нужны. Ты согреешь.

— Умный очень. Чего это я согревать буду?

— Чтобы не замерз.

— Ну и мерзни, сам виноват. Артист какой.

— Не нравлюсь?

— Мне?

— Конечно, тебе. Кому же еще?

— Будешь всем фигуру свою показывать.

— Глупая ты. А я умный.

— Ну и ладно.

Они поднялись на плотину и пошли рядом в сторону кирпичного завода, туда, где виднелись еще старые кручи с птичьими норками.

— Зоя, а ты меня будешь ждать?

— Сколько?

— Десять дней. Пока не закончим.

— Буду.

— А если кто еще принесет розы? Что сделаешь?

— Кто принесет?

— Мало ли.

— Принесет, тогда возьму, конечно, и скажу, чтобы тебе спасибо передали.

— Выкручиваешься. А ты ответь!

— Глупый ты. Если хочешь знать точно, я подожду десять дней.

— А если не десять?

— И не десять тоже.

— А в армию пойду. Как тогда?

— И тогда так же.

— Все так говорят, а потом — раз и замуж выходят.