Мы вышли рано, до зари

Егор Иванович откашлялся, прочистил горло, подумал, в бороде покопался.

— Буду.

— Чего?

— А уж чего-нибудь напишу, — сдержанно ответил Егор Иванович, а самого просто распирало внутри от веселого замысла. Собственно, и заспешил Егор Иванович оттого, что готов уже материал, готов замысел ударной статьи, смелой, яркой, как всегда, острой. Ходил социолог по селу, дотошно выспрашивал руководителей, главных специалистов, ездил с директором по полям, дома с Пашкой вел разговоры, но никак ничего не приходило в голову, не попадалось под руку. И вдруг напал на этих нахлебников, вечером в конторе Михал Михалыч поделился с кандидатом своими заботами по поводу всяких контор и управлений, выкачивающих из хозяйства деньги. Стал перечислять все эти Сельэлектро, БРУООС, Ставропольводавтоматику, Сельхозтехнику и так далее. Сразу вспыхнуло в воображении, зажглось, стал он записывать все подробно. И на другой день решил отчаливать. Лучшего тут ничего больше не найдешь. А это прямо горит и светится. Надо домой, пора. За крепким, как камень, низеньким лбом перекипали веселые мысли, хлесткие слова, яркие и острые образы, заимствованные у народа-языкотворца, с которым он, Егор Иванович, как считал сам, варился в одном котле с самого нежного возраста. Он уже видел заверстанную в полосу свою статью, и на душе становилось как-то мстительно и сладко.

Пашка не знал, о чем собирается писать ученый кандидат, но он помнил его разговоры о бардаках, в которых тот любил копаться, чего-то и тут нанюхал, раскопал. Пашка сам любил поговорить о неполадках, о злоупотреблениях на месте и во всем масштабе, но все время, всю жизнь заниматься этим — не представлял, помрешь от скуки. Он не понимал и законов социологической науки, законов, по которым живут и развиваются ученые люди. Если у кого талант критический, он и будет всю жизнь ее пилить, критику, если талант радостный, будет все время радоваться, и так далее. А у Егора Ивановича страсть к обличениям, можно сказать, в крови, в его природе и в его наследстве. У него отец таким был. Веселый был мужик, отец кандидата, веселый и умный, но и едкий. Хозяин забористый. Все неурядицы, все несчастья и неудачи своих сельчан и вообще все неудачи и промахи объяснял человеческой глупостью. Бедный мужик — значит, ума не хватает, хозяйство развалилось — значит, дурак хозяин. Соседи и сельчане вообще побаивались его острого языка. Он вроде и ласково, но сверху, снисходительно поучал всех: что ж ты, дурачок, делаешь? разве ж так можно?! А в разговорах мужиков, обсуждавших свое положение, часто можно было услышать знакомый отрезвляющий голос: ты что говоришь, дурачок, соображаешь? Помолчи лучше, людей послушай. В колхоз отец ученого кандидата не стал записываться и своим знакомым говорил: куда ты, дурачок, лезешь? Ты подожди хоть немного, как у них пойдет, а там видно будет. Чего прешься не подумавши!

Когда пошли колхозы в гору, все стало налаживаться, он продолжал выжидать и сопротивляться. Посмотрим, говорил он, как у них дальше пойдет. Не выйдет у них с колхозами, ума но хватит. И так далее.