Мы вышли рано, до зари

Вот и солнце поднялось к чистому небу, спину стало припекать. От дальнего пруда показалась машина. Тихо проезжала мимо каждой карты, каждого пруда, и человек совковой лопатой скидывал сверху, из кузова, рыбий корм. Кинет прямо к берегу, поехал дальше. Пашка остановил шофера. Залез в кузов, дай лопату, дай чудок кину. Кинул в одно, в другое место. Спрыгнул. Теперь давай к этим местам, там вся рыба будет. Пашка сел к такому месту, Сергей тоже. Куртки поснимали, стали ждать крупную. Волновались, азарт не давал дышать ровно. Сережа то вовсе не дышал в ожидании, то глубоким вздохом нарушал молчание. К нему подошла одна, плавники наружу. Страх от нее. И вдруг взяло, потащило удочку. Сережа бросился, схватил за конец удилище, но оно выскользнуло и ушло в воду. Хорошо, что жара началась, разделся быстро и бросился за удочкой. Пашка, не вставая с места, смотрел, как рыба таскала снасть вдоль берега, отдаляясь и отдаляясь от него.

— Во, сволочь, чего делает. Я б достал, но у меня редикулит, ногу крутит.

Сережа поплыл к удочке. А она то ложилась на воду, то вставала дыбом, уходила в глубину, чуть только конец виднелся. Сережа плыл. Вот уже совсем близко, еще раз махнул руками, еще — и схватил. С трудом волоча ее одной рукой, другой загребал к берегу. Добрался. Вылез из камышка, схватился двумя руками, стал бороться, водить по берегу, а она ходила в глубине, не давалась.

— Ты ее помучай немного, потаскай, — посоветовал Пашка, прохаживаясь за спиной с подсачиком. — Не, не уйдет, заудилась крепко, сглотнула небось. Хана ей теперь.

И правда, притомилась рыбина, немного податливей стала, приближаться начала к берегу. Вот уже в камышке завозилась, ударила хвостом, но не разудилась. Пашка поддел подсачиком, поднял, и рыба провалилась в сетку. Все. Отвоевалась.

Пашка нес двумя руками подсачик с карпом.

— Такой же, килограммов на шесть, не меньше.

Крючок не удалось вытащить, обрезали леску. Проглотил, теперь только в желудке можно найти этот крючок. Отнес карпа в багажник.

Стали кидать по подкормленным местам, таскали рыб одну за другой, но крупная больше не попадалась. Отошла, видно, на глубину.

— Может, хватит? — спросил Пашка. — Теперь уже все, к берегу не приманишь. Ушла.

— Куда ее? Вон полный садок! Поехали, — согласился Сережа.

Дома мать выслушала восторженный рассказ Сережин.

— Где ж она, где рыба? — спросила.

— Там, у дяди Паши.

За сараем у Пашки была водопроводная труба, из нее через шланг набирали воду и в душ, и в ванну, которая стояла рядом, туда Пашка пускал живую рыбу, когда много было. Принесли доску к этой трубе, стали чистить вместе. Валентина поглядела на огромный ворох живой рыбы, сморщила нос, протянула недовольно:

— Ну где-е же рыба ва-аша?

— А это? — удивился Сережа.

— Рази ж это рыба. Из чего я хе буду делать? Тогда Пашка вынул из багажника, бросил рыбину к ногам.

— Дак свежуй. Одна только?

— Во жадина. Сколько ж тебе?

— Ну давай.

И стал Пашка свежевать. Ловко обрезал вокруг головы, задрал шкуру и стал ее стаскивать, как чулок. Зубами брал, плоскогубцами схватывал. В конце концов снял шкуру и начал стругать красноватое нежное тело. Настругал полную миску. Скелет отдал и голову. Уху варить. Сережка чистил остальную. Столько рыбы он просто не помнил. Чтобы столько было наловлено им и при нем… Валентина заелась, видно. Для нее это не рыба. Но она распорядилась быстро.

— Это пожарим, — кинула одну, другую, третью. Накидала миску. — Это Анне отнесу. Давно просила рыбки. — Анна — продавщица магазина, подруга ее. — А это посолим.

Все распределила. И Сережа, на что уж уренгоец, закаленный Севером человек, и то чуть не заплакал. Надо же баба! Вместе ловили, он даже больше поймал, потому что Пашка охотился на крупную, а эта раскидала все и даже забыла Сергея, вроде его и не было. Какой-то Анне отобрала миску, на соленье, на жаренье, а про него и не вспомнила. Да разве ж мать не может сама пожарить? Ну баба! Ну Валентина! Чтоб ты подавилась этой рыбой и этой рыбалкой.

И тогда Пашка, сопевший над разделкой большой рыбы, отодвинул в сторону полную миску, сказал:

— Это домой отнеси. А Анна подождет. Нехай обломится ей хоть раз.

— А я че, я пожалуйста… — отозвалась Валентина, но губы сморщила, видать, обиделась.

4. Курдючиха