Провожатые догоняют его. Выкручивают руку, возобновляя намеченный путь. Вижу, что между ними идет диалог, и я все еще надеюсь, что этот кошмар сейчас закончится. Мой бунтарь выдергивает локоть, поправляет одежду, забирает протянутую сумку и поворачивается ко мне. Смотрю на него, обводя подушечками пальцев по стеклу родной силуэт. Жду его шага и боюсь моргнуть. Леша делает вдох, поднимает руку и сжимает ладонь несколько раз, чуть опустив голову. Всем известный жест «пока-пока». Усмехается, подтягивает ремень сумки на плече и широким шагом направляется к самолету.
Ничего не понимаю. Стучу по стеклу сильнее. Отбиваю руки до ноющих костей. Силюсь избавиться от барьера и шагнуть в одно с Ним пространство. На все и всех — пофиг. Ничто и никто не имеет значения: люди, что смотрят на меня; странные мужики в униформе охраны аэропорта, решающие, как со мной поступить.
Все теряет смысл без Леши…
Трап отъехал от борта, и для меня это стало приговором. Тем, что не подлежал обжалованию. Все еще хочу верить, что это нереально, и я скоро проснусь.
Но это не так…
Самолет трогается, выруливая к линии разгона, и я оседаю на бетонный грязный пол, оглушенная звоном своего разбитого сердца.
Мне жизненно важно было услышать неповторимый Лешкин голос с хрипотцой, заглянуть в самые красивые на свете глаза, почувствовать теплые сильные руки. Один раз. Одну секунду. Он говорил, что никогда не уедет, но… Если надо — я бы поняла. Главное знать: мы вместе, и он не бросил меня. А я подожду… выдержу… смогу…
Лешка… Мой родной… Дай знать, что я нужна тебе. Найди возможность возродить мою душу, потому что сейчас она выгорела дотла, вылилась слезами, вырвалась истеричными всхлипами и рыданиями… Ведь я люблю тебя.
— Не трогайте ее, — слышу, как из-под слоя ваты, голос отца. — Я сам.
Задираю голову и шарю пустыми глазами слепого котёнка. Все вокруг походит на странную картину. Висела она яркая, живая, радовала глаз. Но кто-то выплеснул на нее ведро грязной воды, превращая краску в неприглядные разводы и подтеки, что вызывают желание морщиться и сожалеть.
— Вставай, милая, — папа поднимает оставшуюся от меня оболочку за плечи и ведет на выход. — Все проходит, пройдет и это.
Глава 39
Ничего не вижу вокруг. Крепкая рука отца поглаживает плечо, а потом он накидывает мне на плечи куртку, которую потеряла, пока бежала. Раздаются какие-то звуки вокруг: щелчок, хлопок, еще хлопок, двигатель автомобиля… А я застыла. Превратилась в манекен. Только бесконечные теплые дорожки по щекам и мокрые руки на коленях выдают, что живая. Странно, правда? Как я могу быть живой, когда у меня разворотило все внутри?
— Машуль…
Тихий заботливый голос папы проникает в сознание, но я не могу ответить. У меня все тело опоясало чем-то страшным. Напряжение рвет каждую клетку, и я только мычу.
— Дочка, нельзя так. Бери себя в руки.
— Не надо, пап, — кое-как выдавливаю не своим голосом. Напоминаю человека, страдающего заиканием, который не может закончить фразу от недуга.
— Алексей не вернется, Машуль. Ты забыла телефон вчера, и он звонил нам на домашний. Просил передать, что вырос и… настало время раздать игрушки, которые ему больше не нужны. Знаешь, о чем он говорил?
— Останови! — выпаливаю, потому что не способна оставаться на месте.
Перед глазами мелькают кадры нашего с Лешей счастья и тут же перечеркиваются рваными красными линиями. И я уже не уверена, что все было реальным. Придумала себе сказку? А может, Антипов и не любил меня никогда? Развлекался, играл с куклой Машей… В правдивости слов отца не сомневаюсь. Он никогда бы не предал меня, как и мама. А значит, это… конец? Так ведь? Но… я же человек. Я чувствую! Мне больно! За что… так?!
Все мысли сразу простреливают, и начинаю выть. Протяжно. Спазм в горле мучает, дергаю полы пижамной рубашки в надежде ослабить давление. Мне так больно, что можно оперировать без анестезии.
Отец останавливает машину, озабоченно глядя на меня, и я, рванув ремень безопасности, вылетаю на улицу. Хватаю воздух открытым ртом, выталкиваю из себя рваные рыдания и не могу ничего сделать. Задираю голову, словно прошу помощи у неба, а там летит самолет, оставляя белую линию на голубом фоне, будто кроит мою жизнь на «до и после»… Падаю на колени, потому что больше нет сил стоять, и кричу, зажав уши руками. Срываю голос, но избавляюсь от мучительной агонии внутри, оставляя холодную звенящую пустоту.
... Дни летели калейдоскопом однообразных картин. Я не различала краски. Все потерлось. Спустя месяц я все еще думала об Антипове, фантомно чувствовала его горячие ладони на своем теле и нежные губы, касающиеся моих искусанных и сухих. Кира периодически ночевала со мной, обнимая и позволяя прореветься на своем плече, когда сны выматывали меня окончательно.