Мы вместе были в бою

Мария чувствовала себя агитатором, который добросовестно излагает то, что ему кажется совсем простым. Так она чувствовала себя в тридцать восьмом году, перед выборами в Верховный Совет, когда комсомольская организация послала ее агитатором на избирательный участок. Она недавно сняла пионерский галстук, а слушателями ее были пенсионеры, старушки и старички. Но как давно это было — целых шесть лет прошло, и теперь она уже не смущалась. Не первый месяц шла она по землям Европы, где Октябрьской революции не было и где оставалось еще немало молодых людей с мировоззрением своих дедушек и бабушек.

— Идем! — спохватившись, воскликнула Мария. — Мы стоим тут, а нам еще засветло надо быть в Мукачеве. Нам с вами еще много придется говорить и про революцию и про демократию. Но сейчас наше задание — найти бензобазу вражеской армии, которая не пускает нашу армию через перевалы. Как нам лучше идти: прямо — полями или по шоссе?

Пахол посмотрел вниз на дорогу и на шоссе. Шоссе на Береговое отсюда нельзя было разглядеть, по Ужгородской дороге шло много машин, а на изгибе шоссе в сторону Свалявы виднелись две крошечные фигурки пешеходов. Дорога же под холмом, которую должны были пересечь Мария и Пахол, лежала совершенно пустынная.

— С вашего позволения, — сказал Пахол, — полем, вероятно, не так заметно. Но кто его знает! Они могут откуда-нибудь просматривать подступы к городу, и люди в поле вызовут подозрение. Конечно, должна быть застава, но документы у нас в порядке. Когда не прячешься, идешь прямо, вызываешь меньше подозрений…

Они еще минуту постояли в раздумье. За эти годы им много раз приходилось и пробираться крадучись и идти напрямик, в зависимости от обстоятельств, — единого правила не существовало. Обстановка в каждом отдельном случае подсказывала правильное решение.

Итак, по шоссе!

Они начали спускаться с холма. По склону петляли овечьи тропы, сначала еле заметные — только объеденные ветки кустов, потом примятая трава и, наконец, утоптанная тропинка. Она постепенно расширялась. Вскоре показался виноградник, а за ним — другой. Дальше простирались сады, но никаких строений среди них не видно было. Тропинка становилась все более отвесной, — Марии и Пахолу приходилось то и дело поддерживать друг друга, чтобы не сорваться.

Когда они уже приблизились к шоссе, Мария еще раз напомнила:

— Не забудьте же: мы встретились с вами по дороге, вы купили у меня кусок брынзы, и мы пошли вместе, но раньше друг друга совсем не знали.

— Не беспокойтесь, товарищ Мария, я все хорошо запомнил.

Они миновали большой фруктовый сад и за оградой из неотесанного светлого камня увидели двор, но никаких построек во дворе не было. На месте хаты лежала куча щебня и торчали обугленные столбы.

На пожарище стояла тишина. На земле валялись кастрюли, пустые жестянки и кайла с обгоревшими ручками. Хату, очевидно, сожгли: вокруг нее виднелись остатки горелого хвороста, которым обложили стены, а затем подожгли.

Но соседний хуторок, невдалеке за виноградником, стоял нетронутый — беленький и аккуратный. На дворе его раздавалось хрюканье свиньи, гоготали гуси и кудахтала курица, оповещая мир о снесенном яйце.

— Можете быть уверены, — вполголоса произнес Пахол, — что сожженный хуторок принадлежал русину — русскому или украинцу. А вот это, — он показал рукой на хутора, раскинувшиеся над дорогой среди буйной зелени виноградников и садов, — можете быть уверены, это усадьбы мадьярских кулаков. Давно, еще до первой мировой войны, когда я был совсем маленьким, здесь стояли вперемежку и мадьярские и украинские хутора, а когда образовалась Чехословацкая республика — появились и чешские. Потом эту землю захватили мадьярские оккупанты и выгнали украинцев и чехов. Чехи подались в Чехию, — Пахол улыбнулся. — Пожалуй, в Мукачевском округе я остался единственным чехом, хотя я не чистый чех, а только наполовину: мать моя — словачка. Впрочем, для мадьярских панов это было безразлично. — Он махнул рукой. — А у украинцев забрали виноградники и земельные угодья в долине и загнали в горы, к землякам, которых туда выселили раньше. Украинцев тогда в этих местах осталась горсточка. Теперь, очевидно, и с ними покончено.

Мария с любопытством слушала Пахола. Куда девалась его обычная молчаливость? Очутившись в родных местах, он почувствовал потребность поделиться с кем-нибудь своими мыслями.

Они стояли за оградой над самым шоссе, только узенький мостик над придорожной канавой отделял их от равнины, на которой они уже будут видны с городской окраины. Пахол задумчиво глядел вдаль. Вот там, за густой зеленью кудрявых садов, волнистой линией окаймлявших поля, скрывался родной город. Глаза Пахола были грустны — видно, воспоминания захватили его.

Пахол вздохнул:

— До войны у нас в Мукачеве давали себя знать безработица и неравенство разных наций перед законами. При мадьярах угнетали чехов, при чехах косо смотрели на мадьяр, а русинам было так же плохо, как при австрийском императоре Франце-Иосифе Габсбурге. Дружбы народов тут никогда и в помине не было…