Дэнни отмечает желтый цвет – ну конечно. Как же точно повторяется история. Желтые шляпы, потом желтые звезды.
Элайджа ждет во дворике, а Дэнни встает в тени сефардийской синагоги – она чудом не попала под бомбежки во время Второй мировой, потому что итальянцы договорились с немцами – какая ирония! Потихоньку собирается народ на экскурсию – небольшая, молчаливая группа людей, почти все американцы.
Внутри синагоги преобладает резьба по черному дереву и красные занавески. Женщинам отведен отдельный участок – закрытый балкон высоко над бимой. Гид шутит, что это делает женщин ближе к богу. Смеются только мужчины. Потом гид сообщает, что сейчас во всей Венеции живет всего шестьсот евреев. Дэнни чувствует, что его мрачное настроение оправдано: как еще можно чувствовать себя в окружении такого числа призраков?
В арифметике можно найти и горечь, и грустную надежду.
После синагоги Дэнни глядит на вещи по-новому. Его нельзя назвать религиозным: он в лучшем случае хотел бы поверить в бога, вот только не может. Но в нем вдруг оживают корни. Он садится на площади перед синагогой и размышляет о шести сотнях евреев и какая безумная у них, должно быть, жизнь.
Интересно, каково это – жить в городе, где из каждого окошка смотрит Иисус? Ну, может, и не совсем из каждого, но наверняка общее впечатление именно такое. По американским понятиям это, наверно, похоже на Библейский пояс, где круглый год рождество.
Все эти мысли пролетают в голове Дэнни, но он не спешит делиться ими, видя, что Элайджа витает думами где-то еще. Тот сидит (шнурки опять развязаны!) в самом солнечном уголке площади и наблюдает, как маленькая рыжеволосая девочка в пластмассовых темных очках гоняется за мирными голубями. Раздается хлопанье десятков крыльев, и Элайджа пригибается, пропуская стаю, которая мгновенно поднялась в воздух и бездумно пролетела прямо над его скамейкой.
Рядом с площадью работает маленькая иудейская лавка. Дэнни подходит к окошку, но не заходит внутрь. Он только разглядывает мозаичные бокалы для кидуша и крошечные прозрачные свитки мезузы. Женщины с экскурсии заходят в лавку и с почтением касаются футляров. Дэнни отворачивается. Он хочет зайти – и не хочет заходить. Он чувствует, что там его место – и что он там чужой.
К нему подходит Элайджа, и Дэнни решает воспользоваться предлогом уйти. Некоторое время они идут молча. Но это уже другое молчание, чем раньше. Дэнни по-прежнему погружен в свои мысли, а Элайджа не спешит его оттуда выуживать. Наконец Дэнни открывает рот:
– Это все просто невероятно, – останавливается, указывает на синагогу и говорит, что просто представить себе не может. Это просто невообразимо.
Элайджа слушает, как Дэнни рассуждает о том, как это вообще возможно и какой урок отсюда можно извлечь.
– Не знаю, – произносит он наконец, думая о родителях и о том, как они обрадовались бы, узнав, что оба их сына были здесь и думали об этом.
– Столько истории… – тянет Дэнни и замолкает. Растворяясь в увиденном. Чувствуя, как оно проникает в душу. Осознавая, что почти вся ценность мира лежит в его прошлом.
========== 9. ==========
Слово «одиночество» должно быть одиноким, однако его бывает очень много. Бывает одиночество на пустом пляже в полночь. В пустом номере отеля. В спешащей куда-то толпе людей. Бывает одиночество, когда не хватает какого-то конкретного человека. А еще можно быть одиноким рядом с тем самым человеком – потому что ты все равно один.
На площади Святого Марка Элайджа расходится с Дэнни и сначала теряется. Вокруг снуют тысячи людей и, кажется, говорят на тысяче языков. Их пути ведут во все стороны сразу, так что невозможно куда-то свернуть, не имея четкой цели.
Сначала Элайдже хочется забиться в укромный уголок, взять в ларьке открытку за сто лир и написать Кэл про людей, про птиц и про то, как на каждый звон колокола все туристы останавливаются и смотрят, сколько времени. Он завершил бы открытку фразой: «Вот бы ты была здесь!» – и был бы серьезен, потому что, очутись поблизости чей-нибудь именинный торт с трехпенсовыми свечками, он бы непременно задул одну и пожелал именно этого. С Кэл всегда хочется улыбаться и смеяться, Кэл взяла бы его за руку, и они танцевали бы вальс там, где слишком тесно танцевать, и бегали бы там, где нельзя бегать. Он постоянно думает о ней.