Мы против вас

Лео скрыл синяки на теле под плотным тренировочным костюмом, а про фингалы на лице сказал, что ему на физре попали в лицо мячом. Наверное, родители поверили. Или просто захотели поверить. Тем вечером все сидели, пойманные каждый в свой собственный страх. Никто не услышал, как Лео открыл окно в своей комнате и выскользнул на улицу.

Петер звонил Ричарду Тео. Трубку взяли после третьего гудка.

– Да? – ответил политик.

Петер сглотнул, но во рту пересохло, и проглотить удалось лишь собственную гордость.

– Хочу спросить о нашей… договоренности, – начал он.

Говорил Петер из ванной и шепотом – не хотел, чтобы слышали жена и дети.

– Какой договоренности? – удивился политик. Он был умнее любого человека, когда-либо обсуждавшего договоренности по телефону.

Петер задышал медленнее.

– Найти в Бьорнстаде плотника… трудновато. В такое-то время.

Так Петер пытался упросить политика не заставлять его ломать стоячие трибуны. Не заставлять его идти против Группировки. Хотя бы сейчас. Но политик ответил:

– Не знаю, о чем ты. Но… ЕСЛИ БЫ у нас с тобой и была какая-то договоренность, я бы ожидал, что ты выполнишь свои обещания. Все без исключения. Как настоящий друг!

– Ты просишь меня о вещах… опасных. Сам знаешь, тут у нас одному местному политику воткнули топор в машину, а у меня… семья.

– Я ни о чем не прошу. Но ты спортсмен, а я не думал, что спортсмены встают на сторону беспредельщиков, – насмешливо ответил Ричард Тео.

И повесил трубку, но Петер еще долго прижимал телефон к уху. До сих пор, закрывая глаза, он видел перед собой тот некролог. Он спасет клуб, но каким опасностям подвергнет свою семью? Он даст этому городу хоккейную команду. Но кому достанется этот город?

От малой искры, говорят, бор загорается. Но, по мнению некоторых, недостаточно быстро. Ричард Тео позвонил в Лондон. Потом от новых владельцев фабрики спортивному директору «Бьорнстад-Хоккея» полетело электронное письмо, в котором просто-напросто говорилось: новый спонсор требует гарантий того, что Петер Андерсон действительно «намерен сдержать обещание и создать в ледовом дворце пространство, ориентированное на семейное времяпрепровождение, оставив только трибуны с сидячими местами». Ни слова ни о «Группировке», ни о «хулиганах». Письмо к Петеру не попало – из-за безобидной ошибки: отправитель написал фамилию Петера через два «с» вместо одного.

Если бы кто-нибудь потом начал задавать вопросы, поднялась бы неразбериха: Петер стал бы утверждать, что письма не получал, спонсор – что они общались через «посредника», и чем труднее было бы дознаться, как все обстояло на самом деле, там больше люди бы убеждались: всем участникам этого дела есть что скрывать.

Как именно копия письма попала в местную газету, объяснять, конечно, не нужно. Журналисты ссылались на «надежный источник». Новость стала достоянием гласности, и никому уже не было интересно, как она оказалась в газете.

В конце концов уже невозможно было дознаться, кто именно первым выступил с предложением снести стоячие трибуны.

* * *

Члены Группировки всегда обнимались при встрече и расставании, сжав кулаки на спине товарища. Для некоторых сжатый кулак – символ насилия. Но не для них.

Теему Ринниус все еще жил у матери. Полицейские отчеты утверждали, что он просто не имеет возможности завести собственное жилье, поскольку живет на незаконные доходы. Теему с этим не спорил. Правда заключалась в том, что он не мог оставить мать одну. Кто-то должен присматривать за домом. Об уголовном стиле жизни братьев Ринниус ходило много шуток вроде «Что такое Ринниус-триатлон? Прийти в баню пешком, а уехать на велосипедах!» и «Если братья Ринниус едут в машине, то кто за рулем? Полицейский!». Когда Видар стал вратарем в детской команде, кое-кто на трибунах хихикал: «Конечно, из этой семейки выходят отличные вратари. Ничего не упустят!» Правда, больше эту шутку никто не повторил. Что бы ни говорили о братьях Ринниус, но по математике они шли в школе впереди всех. Потому что считали всю свою жизнь: сколько таблеток осталось в пузырьках на полке в ванной, сколько часов мама проспала. После того как Видар влип, счетом Теему занимался в одиночку. Матери хотелось только спать – все дольше, все крепче, – а ее младшего мальчика тем временем упекли в закрытый стационар. Видар всегда был ее любимым малышом, что бы он ни вытворял.

…Теему сидел за кухонным столом, мать гремела сковородками и кастрюлями – непривычный для него звук – и громко смеялась, чего он не слышал еще дольше. Когда Теему объявил, что Видара выпускают, мать на радостях отдраила дом от пола до потолка. Наутро, впервые за многие годы, количество таблеток в пузырьках, по подсчету Теему, осталось прежним.

– My baby, my baby, – радостно напевала мать, стоя у плиты.