Мы обнимем смерть

Мы устроились на ночлег по разным сторонам умирающего костра. Не самое удобное место, но усталость компенсирует многое, и я уже почти засыпал, когда услышал всхлип. Это было так неожиданно, что сначала я посмотрел на собаку, но плечи императрицы Мико затряслись, и она уткнулась лицом в колени, обняв их руками, как ребенок.

– Императрица?

Я положил руку ей на плечо, предлагая свою силу, как сделал бы это для любого Клинка, попавшего в беду, но она отстранилась и, подняв голову, завыла как волк. Вой перешел в нечленораздельный поток кисианского, сопровождаемый рыданиями. Большая часть слов не имела смысла, а лишь передавала ее страдания, но я уловил повторяющиеся имена. Сян. Эдо. Бахайн. Она указала на меня и гневно выкрикнула имя Гидеона, но потом поддалась безнадежности. Мико раскинула дрожащие руки, слезы текли по ее щекам, пока она говорила о Мейляне и повторяла имена Дзай, Мансин и Оямада, снова и снова. Я понятия не имел, кто такие Дзай и Оямада, но Мансина я знал. Старый воин, сидевший на троне в ее доспехах и обманувший всех нас. Я видел его во дворце, запертым в камере. Я хотел бы сказать императрице, что он жив, но мог лишь слушать ее излияния, пока она не выдохлась. Тогда она свернулась калачиком, всхлипывая и повторяя одно имя снова и снова. Мама.

Я оставил ее в покое. Не в моих силах унять ее страдания, я мог лишь обратить взор богов на ее боль. И потому повернулся спиной, оставляя ее наедине с горем, и запел нашу песнь, вспоминая, как делал это закованным в цепи на юге Чилтея. Они хотели сломить наш дух, но ничего не вышло. Левантийцев можно бить, мучить, убивать, но нельзя сломить. Никогда. Мне пришлось напоминать себе об этом.

* * *

Наутро я занялся приготовлениями к уходу. У нас был лишь один мешок, моя сабля и одежда, так что много времени это не заняло. Я затушил огонь, проверил, что на склоне никого нет, и посмотрел на серые облака, надеясь, что дождя пока не будет. Все это время императрица не двигалась. Она просто лежала, поглаживая Чичи и глядя в пустоту.

– Пора идти, – сказал я. Она не пошевелилась, как будто не слышала, и я указал на выход из пещеры. – Мне нужно вернуться к своим.

Чичи подняла голову и завиляла хвостом, но императрица осталась на месте.

– Случилось ужасное, – сказал я, встав так, чтобы она меня видела. – То, что произошло с вашей империей, может сломить любого. Но нам нельзя ломаться. Нельзя отступить. Если мы не вернемся, то этот… Бахайн получит все, что хочет, и уничтожит все, что нам дорого. Если я не вернусь вовремя и не остановлю его, мой народ, ставший лишь пешками не в своей войне, погибнет. Гидеон умрет. – От волнения мой голос надломился, и я тяжело сглотнул, пытаясь скрыть страх, но было слишком сложно. – Я не могу остаться здесь и позволить этому случиться, какую бы роль мы ни сыграли в этом. И ты не можешь лежать и позволить забрать твой трон, – я понимал ее мир не больше, чем она мои слова, но, начав, уже не мог остановиться. Ты – императрица Драконов. Ты бесстрашно скакала на битву, которую не могла выиграть. Ты сбежала, когда тебя должны были схватить, и вот ты здесь, свободная, сильная и способная.

Она что-то с тоской ответила и, лежа щекой на руке, выглядела моложе, чем когда-либо. Моложе и беззащитнее. Но, будучи левантийцем, я знал, что дух этой женщины нельзя по-настоящему сломить. Безнадежность одеялом укутывала ее, и я так хорошо знал это чувство одиночества, что оно разрывало мне сердце.

Я присел рядом с ней.

– Ты не одна. Твой Мансин жив, – указав на нее, я попытался изобразить драконью маску, которую она носила, оскалив зубы и скрючив пальцы в виде рогов. – Министр Мансин.

– Мансин?

Странное имя вернуло жизнь в ее глаза. Императрица Мико поднялась с каменного пола. Нет, не на ноги, но это было уже кое-что.

– Я принесу ягоды и воду. Мы поедим, а потом уйдем, хорошо?

Как бы мало она ни поняла, императрица кивнула, решительно вытерев глаза рукой.

Оставив все в пещере, я решил спуститься с горы так же, как вчера. Мне не терпелось отправиться в путь, но час задержки ради полного желудка – не так уж и плохо.

Лес наполняло чириканье птиц и жужжание насекомых, заглушавшее плеск волн, несмотря на то, что каждый вдох был наполнен солью. Я никогда не видел ничего подобного в степях, за что благодарил судьбу, скользя на босых ногах по крутому склону к реке и приземляясь в кучу грязи и мокрых листьев.

– Надо было оставить сапоги, – сказал я в пустоту, отскребая грязь со ступней. – Лучше б им быть на моих ногах, чем пугать рыб на дне морском.

В верховьях реки нашлись заросли диких ягод, и я начал собирать их в подол мокрой рубахи. Большую часть. Каждую пятую – ладно, каждую четвертую – я съедал, потому что желудок урчал, хотя ягоды и не были особенно сладкими.

Тихий вдох заставил меня повернуться и схватиться за нож пальцами в пятнах ягодного сока. В нескольких шагах от меня ухмылялся солдат с мечом. Он поприветствовал меня по-кисиански, прежде чем добавить «левантийская собака». Его ухмылка стала еще шире.