Мы обнимем смерть

Несмотря на прошлую неудачу, Знахарь через несколько дней вернулся. После рассказа Кочо я присматривалась к нему внимательнее, искала следы возраста на его совершенном лице. Но оно действительно было совершенно, даже самое скверное выражение не испортило бы эту идеальную, точеную красоту. Впрочем, подобное выражение проявлялось на лице Знахаря так же редко, как и на камне – он смотрел на мир отстраненно и не слишком заинтересованно, ничего похожего на огонь, горевший в глазах Кочо.

Когда я вошла, старик сидел на скамье в том же месте, с перьями и бумагами наготове.

– Мы сегодня не будем делать записи, Кочо, – сказал Знахарь, отрывая взгляд от пишущей что-то Саки. – Ты нам нужен для начального теста.

– Что ж, как скажете, – ответил старик.

А я добавила к постоянно растущему списку новый вопрос. Способен ли Кочо читать мысли хозяина? Или Знахарь настолько другой, что это невозможно?

Усевшись в кресло, я приготовилась к очередной серии тестов в надежде когда-нибудь освободиться, остаться одной в своем теле. Она становилась все молчаливее, и я старалась думать потише, но это меня тревожило. И всякий раз, как Саки вытаскивала меня из тела, я опасалась, что Она вскочит и удерет.

– Сегодня мы попробуем перемещать души Ходячей смерти номер три в живое тело-носитель, проверим, есть ли у них какое-то свойство, облегчающее совместное существование, – объявил Знахарь. – Ты, Кочо, будешь первым. Затем перейдем к широкому спектру других возрастов, способностей и народностей, посмотрим, будет ли разница и как хорошо или плохо получится. Готов?

– Да, хозяин.

Никто не спросил, готова ли я. Мне следовало просто сидеть и не мешать Саки творить свою магию, тянуть и толкать меня, как будто власти над моей душой у меня не больше, чем у подхваченного ветром листа. И я, как безвольный лист, сидела и ждала, когда она вытащит меня из шумного и яркого мира внутри моей головы и поместит в успокаивающее тепло чужого. Головокружение и тошнота потери тела сегодня ощущались слабее, и не успел голос внутри Саки произнести приветствие, как я уже улетела к Кочо. Там на меня обрушился внезапный оглушительный шум.

«Душа захватывается, только когда я держу руку здесь, точно так же, как и с неживыми телами».

«Ты становишься таким же опасливым, как твой бог».

Слова сливались в одну симфонию, заполнявшую комнату. Мысли каждого человека накладывались слой за слоем поверх мыслей Кочо, как постоянно нарастающая бесконечная песня.

«Он будет разочарован».

«Все потому, что он не хочет тебя терять».

«Нет. Не сейчас. Терпение. Пока нет. Когда будут меньше всего ожидать».

Не успев привыкнуть к этому гулу, я сейчас же вырвалась в вихрь движения. Вспышка света кольнула глаза, в голове оглушительно хлопнуло.

– Что такое? – рявкнул Знахарь. – Мы работаем.

– Императрица, господин, – донесся голос из-за толстой двери мастерской. – Она… она лишилась сознания.

– Внеси ее.

Он большими шагами подошел к двери, а вошедший Лечати с трудом втащил внутрь обмякшее тело императрицы Ханы. Ее длинные светлые волосы веревками падали на лицо, одеяние болталось на исхудавшем теле. Знахарь с легкостью подхватил ее, будто куклу – так же, как когда-то одной рукой поднял на лошадь меня.

Как сказал мне Кочо, ему больше тысячи лет. Никогда не стареет. Не знает болезней.

Богочеловек опустил императрицу на свободную скамью, обычно занятую трупом. Но императрица еще не была мертва, несмотря на болезненный вид. Ее взгляд метался, пытаясь сосредоточиться на Саки.

– Температура низкая, – произнес Знахарь и прижал пальцы к горлу императрицы. – Сердце бьется медленно. Вялый тонус мышц. Тело словно впадает в оцепенение.

– Когда утром я принес завтрак, она выглядела немного усталой, но в целом неплохо, – сказал Лечати, трепеща, как потревоженная муха. – Я поздно вернулся за ним, потому что… ну… и увидел, что она рухнула на свой письменный стол.

Половина ее лица и пальцы правой руки были вымазаны чернилами.

– Нужно попытаться вдохнуть в нее жизнь, пока не поздно.

Я встала, но, уже подходя к скамье, поняла, что сделать ничего не получится. Не могла же я исцелить ее тело. Не могла помочь ей сопротивляться.

У меня не было причин беспокоиться ни о судьбе императрицы Ханы, ни о ее горе, ни об утрате власти, но сама мысль о том, что кисианская императрица Драконов угасает в каком-то жалком захолустье своей империи, казалась неправильным, фальшивым аккордом на струнах истории. И все это – моя вина. Я виновна в том, что эта женщина лишилась своей империи, потеряла дочь. Случившееся вроде бы не должно меня волновать, ведь совестливый наемный убийца долго не проживет, однако всякий раз, когда императрица собирала остатки гордости, отказываясь сдаваться, мне на память приходила тетя Элора.

«Вспоминаешь тетю Элору, будто бы тебе до нее было дело».

– Было.

– Нет, – сказала Она, отнимая у меня контроль над языком. – Это из-за тебя она так страдала. Это ты – отрава, рожденная в моем теле и разрушившая мою жизнь. Все, что ты со мной сделала, она бы возненавидела.