Мы обнимем смерть

Саки вытаскивала меня из тела. В первый раз я решила, что это фокус, но она его повторила. Трижды. Раз за разом. Туда и обратно. Каждый раз не сказав ни слова, даже взгляд ее не выражал ничего, кроме легкой заинтересованности. То был первый сеанс.

А сегодняшний оказался много длиннее. Туда и обратно, и опять туда и обратно, из моего тела в труп с застывшими конечностями и вкусом пепла во рту. А из трупа – в Саки, и ее разум нависал надо мной, как зажженный фонарь в темноте. Каждый раз это сопровождал другой голос. Говорил нечасто, но когда говорил, был добр.

«И с каких это пор ты стала думать о доброте?»

Я сместила ноющие руки и ноги, подыскивая, где вода потеплее, отчего высохшие лепестки закачались, как лодки в шторм. Никакие голоса не просачивались в мои мысли. Не было слышно никаких шагов. За краями ванны словно ничего и не существовало.

Я глотнула еще воды, прогоняя назойливый привкус пепла.

– Это так всегда? – хрипло спросила я, и вода потекла по моему подбородку.

«Я не знаю».

– Так бывало всякий раз, когда ты входила в мертвое тело?

Она ответила не сразу, но, когда я уже собиралась переспросить, сказала, что никогда не входила в мертвого.

Я нахмурилась, глядя, как играет свет на воде, под которой мои ноги казались бледной плотью утопленника.

«Это ты в них входила. Я никогда не покидала это тело».

– Что за бред.

Я подумала о Джонусе – как я бегу к нему по склону холма, скользят ноги и колотится сердце. Я вдруг вспомнила о своем крике. И о прикосновении к Джонусу. И о том, как рванулась вперед, проникая внутрь его плоти. Я запаниковала, но когда ощутила, что могу управлять его телом, паника породила безумную мысль. И, широко раскинув его руки, я закричала, обращаясь к кисианцам внизу.

– Надо было мне оставаться в Женаве, – сказала я, понадеявшись, что, говоря хоть что-нибудь, отгоню преследовавшие меня воспоминания.

О теле Джонуса, коченевшем, окружая меня, как сжимающаяся скорлупа, до тех пор, пока не превратилось в гниющую клетку, из которой я не могла выбраться.

Глубоко внутри я твердила себе, что никогда не испытывала той боли, и подталкивала мысли к Ней. Я попробовала прочесть, что Она подумала в этот момент сомнения. Ничего не вышло.

«Я тебе говорила не соглашаться на эту работу. Ни на какую».

«Там, в Женаве, меня ждал бесконечный поток клиентов. Язвительные замечания мамаши Геры, понимающая ухмылка Джерго, когда каждые несколько дней я приходила пополнить запасы Пойла. Та рутина и была моей жизнью. Неизменная и по-своему безопасная. Да что за жизнь там была, одно лишь выживание».

«Что за жизнь? – затянувшаяся тишина звенела у меня в голове, гоня прочь все мысли. – Что за жизнь? – повторила Она. – Да любая сгодилась бы. Пусть какая угодно жизнь, все лучше той, которую ты мне навязала. Что угодно лучше, чем наслаждаться тем, как легко ты умеешь манипулировать людьми и лишать их жизни, лучше, чем захлебываться проклятым Пойлом. Ты могла бы путешествовать, посмотреть мир. Могла посвятить себя Единственному истинному Богу и помогать людям, ты могла делать что угодно, Кассандра. Помнишь лорда, который хотел на тебе жениться? Да, он жалкий старый дурак, но что это была бы за жизнь? У меня могли быть дети, Кассандра. Дети. О, как я могла бы распорядиться этим телом, не будь здесь тебя, если бы ты не тащила меня в темноту. Дети!»

Дети. Несколько раз их едва не случилось, есть такая опасность в моей профессии. Но достаточно было выпить вечером отвратительный, губящий детей чай мамаши Геры, и с потоком крови нежеланная жизнь изливалась прочь.

«Ни один ребенок не заслуживает такой матери, как я».

«Никто не заслуживает такой, как ты».

Вода остывала, или просто лед в моих костях брал верх. В любом случае ванна больше не доставляла удовольствия. Боль вернулась, а с ней и тошнота, еще усилившаяся от вихря злобных воспоминаний, которых не избежать. О телах, о залитом кровью поле и о пепельно-серых раздувшихся языках мертвецов за холодными губами.

Кто-то, наверное, помог мне подняться из ванны. Кто-то, наверное, помог вытереться и одеться, но я не слышала слов и не чувствовала прикосновений – просто вдруг поняла, что потягиваю что-то горячее из пиалы с синей каймой, а вокруг шаркают чьи-то шаги. Матрас для сна был нагрет, но подушка воняла сыростью.

Я легла, но покоя это не принесло. Едва закрывая глаза, я опять возвращалась в Кой, заставляла тело офицера ходить, говорить и лгать, и знала, что в любую минуту кто-то может заметить, что у него перерезано горло. Мое горло? Страх казался реальным, но прежде я никогда не видела переулка, где срывала одежду с мертвого, никогда не видела той надвратной башни и стражников, с разинутыми ртами смотревших, как я перерезаю противовес на воротах.

Кой должен был пасть. Мы должны были найти Знахаря. И мне нужно было освободиться.

* * *

Ощущение растерянности не отступило, и, когда на другой день я вошла в мастерскую, Саки со Знахарем уже были на месте, а Кочо сидел на скамейке с пером в руке.

– Ходячая смерть номер три, – произнес Знахарь. – Доложи.