Мы даже смерти выше... Николай Майоровв

Могила моего сверстника, который старше меня всего на год.

Николаю Майорову в последнюю его зиму 1942-го было всего

22 года.

162

Пройдут века, и вам солгут портреты,

Где нашей жизни ход изображен.

Биография Майорова и его творческий путь подробно

исследованы в книге Б. Куликова «Очерк жизни и творчества»

(1971) и литературно осмыслены (и одновременно с тем

несколько домыслены) в повести В. Сердюка «Выше смерти»

(1990). При желании эти работы можно найти в ивановских

библиотеках, поэтому я лишь пунктиром обозначу жизненный

путь Николая Майорова.

Родился он в большой русской семье (историю ее должна

была отразить поэма «Семья», не изданная и ныне потерянная,

как большинство рукописей Майорова), в ней, помимо Николая,

было еще четверо детей. И, так или иначе, вся эта семья прошла

через войну. Отец был в немецком плену в

Империалистическую. Николай Майоров и его брат Алексей

погибли во Вторую мировую. Учился будущий поэт в

десятилетней школе №33 города Иванова, сейчас в этом здании

на улице Советской – школа № 26. Абсолютно случайно в

краснокирпичном здании удалось найти старую черно-белую

фотографию, на задней стороне которой выцветшими

чернилами написано: «первый выпуск из десятилетки в 1937

году» и перечислены фамилии. Это выпуск Николая Майорова.

Правда, среди перечисленных его нет, разобраться в лицах

трудно. Зато абсолютно точно есть на этой фотографии Вера

Михайловна Медведева – учительница Майорова, первой

заметившая его талант и долго хранившая школьные

четверостишия. (По большей части подражательные Кольцову и

Есенину, хотя было в них и что-то свое, ивановское: «Прямо в

небо/ Свои рога/Метят фабричные трубы»). А

сфотографированы выпускники 1937-го года не на фоне

красного знамени или усов Сталина, а на фоне рукописной

газеты, которую редактировал Майоров, а оформлял Николай

Шеберстов, один из его лучших друзей, ставший впоследствии

профессиональным художником (наша статья открывается

портретом Майорова работы Шеберстова из собрания

163

литературного музея ИвГУ). После школы Николай Майоров

поступил на истфак МГУ и там стал активно заниматься

поэзией: посещал семинары П. Антокольского в Литинституте,

печатался в университетской многотиражке. Тогда он наконец-

то увлекся Маяковским. А еще тогда появилась любимая

девушка…

А как любили мы - спросите жен»!

«О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Имя Ирины Пташниковой ивановцам должно быть знакомо.

Военные письма Майорова к ней (с трогательным обращением

Ярынка) стали кульминацией и поэтического спектакля, и всех

книг о поэте. «А верстовые столбы – без конца. Идешь-идешь,

думаешь-думаешь, и опять ты где-нибудь выплывешь, и все –

сызнова. Курю. Думаю. Ругаю. Всех. Себя.Тяжело идти,

но я, дай бог, более или менее вынослив… Сплю на шинели,

шинелью покрываюсь, в голове – тоже шинель. Не подумай, что

их – три шинели. Все это случается с одной шинелью» (Из

письма от 8 ноября 1941 года).

До сегодняшнего дня публиковалось только несколько

писем Майорова к Пташниковой, датированные осенью-зимой

1941-го. А интересны скорее довоенные. В них Майоров –

настоящий, свободный, еще нестиснутый шинелью и военной

цензурой (зная о ней, откровенничать в письме не очень-то

хочется). «…Спим с Костей у него в саду, под яблонями.

Прежде чем лечь, идем есть смородину и малину. Возвращаемся

сырые – роса. На свежем воздухе спать замечательно; смотришь

в ночное небо, протянешь руку – целая горсть холодной,

влажной листвы; кругом – ползет, шевелится и кажется, что

дышит «свирепая зелень», бьющая из всех расселин, из всех пор

сухой земли. И впрямь слышно – как «мир произрастает».

Изредка на одеяло заползает какой-нибудь жучишка. И

просыпаемся от солнца, которое, проникая сквозь ветви, будит

нас и заставляет жмуриться. Вот она – жизнь! Как сказал

Велимир Хлебников, «мне мало надо: /ковригу хлеба/да каплю

164

молока,/да это небо,/ да эти облака». (Интересная перекличка с

майоровским стихотворением «Мы»: «Нам не хватало неба и

воды». - Н.Г.) Иногда страшно хочется написать хорошие стихи,

но пока почему-то не пишу.Новое письмо тебе не буду

писать до тех пор, пока не получу хотя бы строчку от тебя.

Целую тебя много раз. И все по-разному, но одинаково сильно,

как это было всегда. Ухитрись поцеловать за меня свою

родинку, что около правого твоего уха расположена. Если тебе

это удастся, то непременно телеграфируй по адресу: «Колькины

губы» с текстом телеграммы «повторить то же самое заочно…».

(Из письма от 25.07.1940).

Какой она была, Ирина Пташникова, муза поэта? Глядя на

студенческие фотографии, трудно назвать ее миловидной – уж

слишком прямолинейные и грубые черты лица. Но зато глаза-

небеса, «круглые да карие, черные до гари». Встречаться с

Майоровым они начали на втором курсе истфака. Причем в это

самое время осенью 1938 года в Ташкенте был арестован отец

Ирины. К счастью, все обошлось, но после такой истории (а в

университете о ней знали) далеко не всякий стал бы встречаться

с дочкой подследственного. На студенческих фотографиях

Ирины Пташниковой бросается в глаза непонятное белое пятно

на одежде. Оказывается, это значок «Альпинист СССР».