Мы даже смерти выше... Николай Майоровв

общежитии мы с ним встречаемся)говорит… ну, опять,

так сказать, попросил прощенья, «да не обижайся, давай вместе

встретим новый год». Сорок первый. Я согласилась. Это должна

была быть компания его друзей. Вот его соклассник, Николай

Шеберстов, стал известным художником потом. Его соклассник-

ивановец, Константин Титов, учился в Вахтанговском училище.

В последствии стал актером Рижского ТЮЗа, и до сих пор он в

Риге. Вот эти ребята и их подруги собирались на квартире

братьев, тоже

впоследствии художниками они стали. Ройт..., не помню точно

фамилию. Я согласилась.

92

И вот вечер тридцать первого. Вдруг приходят за мной

Костя Титов, Коля как-то виновато говорит: «А ты знаешь, я не

могу пойти – я получил телеграмму о том, что умер отец. В

Иваново. И он в ночь под новый год уезжает в Иваново. Ребята

мне говорят «ну, все-таки пойдем вместе». И я вот эту

новогоднюю ночь сорок первого года провела вместе с ними,

вот, без Николая.

Потом, Николай когда приехал оттуда, и говорит:

«Понимаешь… Подхожу к дому, рань (это ночной поезд был,

Кинешемский, наверное; вот он подходит к дому ранним утром)

…Слышу, говорит, – музыка играет. Что такое? Вхожу – все в

порядке. Отец жив-здоров. Веселятся. Новый год…»

Кто? Я до сих пор не знаю. И так и мне никто толком не

объяснил, кто и каким образом сумели послать телеграмму, что

«приезжай, отец умер». Понимаете? Но у меня и тогда уже

какое-то закралось недоверие. Дело в том, что вот эти товарищи

его, соклассники, Коля Шеберстов и Костя Титов, они были

шутники, они были очень веселые, хорошие ребята. А ко мне

относились очень хорошо. Был классом младше Володя Жуков,

Владимир Семенович Жуков. Учился он где-то на два года

моложе или на полтора. Этот Володя Жуков… Да, соклассница

была у Коли – Женя, очень милая, очень красивая девушка (он

мне показывал ее фотографии). Ну, вот как-то так получилось,

что она не смогла почему-то поехать вместе учиться в Москву.

Кажется, она заболела, что-то было такое. И для Коли это было

на первом курсе очень большим ударом. Вот «вокзальный свет,

ее -прости» — когда она не поехала c ним.

Ну, что потом? Вот мне казалось, что когда он вернулся,

поехал в Иваново, возможно, что он опять встретился с Женей,

опять возникло прежнее чувство. У меня тоже было такое

чувство недоверия. Тем более что мы уже дали слово с ним

пожениться, и фактически мы-то с ним уже были мужем и

женой. Так можно было сказать, да и перед сокурсниками... Это

был четвертый курс, к этому времени… почти все к этому

времени уже нашли свою пару, переженились, замуж

повыходили. В моей комнате мои подруги, с которыми я

поступала, они все уже к этому времени были замужем, уже

93

даже были в положении многие. Ну, у меня вот такая вот,

понимаете ли, получилась… Какой-то разрыв.

И вот идет январь, февраль сорок первого года. Мы то

миримся, то опять ссоримся. Уже какое-то недоверие

проскользнуло. И у меня где-то записи: «Ну, разве можно вот

так? Ну, как же так? Разве так суждено меж людьми? Да что же

вот…». И вот подходит весенняя сессия. Занимаемся мы уже не

в одной читальной. И я занималась в читалке… Вот, если вы

представляете себе, Моховая, здание 9/11. И потом на углу, вот

здание, там, где сейчас памятник Ломоносову, где остался

журфак один, там были наши аудитории. И тут же

фундаментальная библиотека. Крыша у нее куполом, громадные

окна. И я обычно там занималась. Вот воскресенье, двадцать

второе июня сорок первого года. Сижу, готовлюсь к очередному

экзамену. Окна раскрыты настежь, тепло, яркий солнечный

день. Вдруг с угла (на Манежной площади там висел круглый

репродуктор, такой… черный) доносится какой-то голос

официальный, мужской… Это Молотов читал (это было

двенадцать часов дня) о том, что началась война. И я смотрю,

как постепенно подымаются, подымаются из-за столиков, из

тишины этой вот читальни, и все выходят. И мы все ушли из

читалки. Подошли туда, через дорогу перешли, через Герцена,

подошли к этому... И я там увидела Колю. Он из другой

читальни пришел. Мы так только, глянули мельком, кивнули

друг другу. Мне запомнилось лицо пожилой женщины. Вот все

внимательно слушают голос Молотова – он тогда читал, что вот

война началась. И женщина, пожилая очень, сморщенное лицо,

и она так: «Ааа!...» — у нее слезы текут.

Мы всерьез еще это не воспринимали – как может ли это

быть, только что все эти мирные договоры, накануне

Риббентроп приезжал – все, вроде. И как? Не могло этого

произойти! К сожалению, произошло.

В первую же ночь, с двадцать второго на двадцать третье,

ночью была бомбежка. Правда, нам сказали, что это… объявили

тревогу по радио, сказали, что это учебная… потом… тревога.

Но осколки сыпались самые натуральные. В эту ночь впервые

мы почувствовали, что… летали самолеты, прожектора

94

пересекали небо… У нас при центральном студгородке, ЦСГ, на

Стромынке, огромное здание, четырехэтажное. И там ясли

были. И вот мои подружки…к этому времени уже некоторые из

них родили… мы побежали, услышав тревогу, спустились туда,

в ясли, схватили детишек и потащили их в бомбоубежище.

Когда потом сказали, что тревога была учебная, а откуда же эти

осколки сыпались вокруг?