Музыка как судьба

др. (примеры!). Но эти замыслы (идеи) носили уже совсем иной, умозрительный, ярко выраженный социальный характер, чуждый тону и смыслу произведения М. Тема песни Мусоргского не социальная, хотя в ней и присутствует социальный элемент, но не в ярко выраженной степени. Можно, конечно, домыслить, что мужик, погибающий в «Трепаке», беден, сир, наг и жалок, что ребенок умирает в бедной городской квартире, тут вспоминается (в связи со смертью дитяти) конечно же Достоевский, у которого мотив безвинно страдающего ребенка занимает столь большое место. Перед стихией все равны! Но продолжить эту серию было невозможно, такое искусство нельзя создать намеренно, умозрительно [т. е. с заранее обдуманной формой], даже будучи одолеваем самыми лучшими мыслями, намеренно, заранее задуманно, даже в самой малой степени. Никакими музыкальными способностями, никакой техникой тут не поможешь. Их — мало! Оно создается путем озарения, откровения, в редкие минуты, которые посещают особо великие души. Такое сочинение нельзя дополнить, даже одной песни нельзя дописать! До этого уровня художник сам, своей силой возвыситься не в состоянии. Он не может вызвать сознательно в себе восторг души, в котором создается подобное искусство. Точно так же подражать этому нельзя. Из этого ничего не получится. В заключение — гениальная строка из поэзии Николая Рубцова: «О чем писать? На то не наша воля!» «Полководец» Нельзя видеть в этой песне разоблачение войны. Только протест против войны, наподобие, скажем, картины Верещагина «Апофеоз войны», где изображена гора человеческих черепов, или картины Брейгеля «Триумф смерти» с изображением всяческих ужасов ит. д. Весь день кипит битва (т. е. жизнь), символически изображена жизнь. Дневная битва — это сама стихия жизни, наполненная бесконечной борьбой. День — битва. Это жизнь, в свою очередь неумолимая стихия с ее вечной борьбой и столь могучая, и ночная стихия смерти, мрака, покоя и забвения. В таком понимании песня является для меня высшей формой музыкального высказывания. Заключение песни — Триумф смерти, поглощающей все, людей и их деяния, в стихии мрака и забвения. Исполненное своеобразного грозного величия, неумолимости и неизбежности. Здесь нет места какому-либо человеческому чувству, тем более протесту, против смерти как зла, да и разве смерть зло? Она — стихия. Несет покой, мир и забвение. 76

[Поэтому, когда я слышу, что какой-либо автор под влиянием Песен Мусоргского создал то или иное сочинение, это вызывает у меня улыбку. ] Это в символическом виде изображена жизнь, дневная стихия, явь человеческого существования, жизнь с ее бесконечной борьбой и страданиями. Появление смерти не несет никакого устрашающего эффекта. Напротив, она спокойна и грандиозно-величественна. Это — поистине Полководец, воплощение безграничной власти. Все, что она видит перед глазами, это ее мир [это ночь]. Здесь нет света, нет противоборствующей стихии. Страдания, Болезнь или Нищета, бедность. Война. Социальный элемент. Сама же смерть, она ни добро, ни зло. Она — стихия. Смерть — ночь, мрак. Думается, что до подобного трагизма, до подобного величия в ощущении человеческого бытия и его мыслимого предела не поднимался ни один из музыкантов, известных мне. Да и ничего похожего не было. Но тут же я сам себе возражаю: а Чайковский в Шестой (Патетической) симфонии, оплакавший сам себя, свою чуемую смерть, спевший, как песню, чувства, вызываемые смертью, горе, печаль, тоска. Но это — другое, тут смерть нежеланна, страшна, беспощадна. Человек плачет, расставаясь с жизнью, а нас заставляет плакать о нем. Ничего этого у Мусоргского нет. Смерть — спокойна, грандиозно-величественна. В ней нет зла, она несет добро, благо, избавление от страданий. Чайковский (и Толстой!) выразил музыкой не саму смерть, а страх перед смертью, страх смерти. В его музыке есть оттенок жалобы. Мусоргскому же удалось заглянуть, сколько доступно человеку, туда, в её мир. Он показался ему величественным, лишенным зла или добра, стихией всеобъемлющего, непобедимого мрака. За свою жизнь я слышал у очень многих певцов исполнение « плясок смерти», но, по правде говоря, никогда не слышал исполнения, достойного этой музыки, даже у Шаляпина, который пел «Грепак». Говорят, что Оленина Д' Альгейм пела это произведение с большой силой (?). Тому есть свидетельства в критике и по преданию. Возможно, что это было так, ибо предание донесло до сего дня молву 0б ее необыкновенном артистизме, потрясавшем аудиторию. Его «смерть» лишена зла, она величественна и всеобъемлюща, ее власть безгранична, неколебима, ей ничто не противостоит, она непреложна и вечна, она — стихия. Эти песни поет смерть сама. В ней нет ничего страшного, ничего зловещего, какой она представляется человеческому воображению, она сама оказывается добра, могуча и всесильна. Нет никакого... Стихия ночи, сна, смерти. Смерть не социальное явление. Это — стихия. 77