Музыка как судьба

свободы, мы кончаем крайним деспотизмом, но предупреждаю Вас, что другого пути нет»”. Все это — метания русского духа. Пушкин о Белинском «Он обличает талант, подающий большую надежду. Если бы с независимостью мнений и остроумием своим соединял он более учености, более начитанности, более уважения к преданию, более осмотрительности — словом, более зрелости, то мы бы имели в нем критика весьма замечательного». Насчет учености — не знаю (хотя, кажется, Пушкин здесь попал в точку, неосновательность, нефундаментальность знаний Белинского, из-за отсутствия рано полученных знаний, т. е. недостаточность воспитания [по тем временам, конечно!]). Начитанность, думается, была и увеличивалась. Но «уважение к преданию» не появилось совсем, равно как и «осмотрительности», т. е. «взвесь 100 раз, прежде чем сказать» или скорее так: поверять всякую мысль сознанием причастности ее к великому, издавна существующему потоку культуры, т. е. «традиции». Вот это сознание «традиции» и давалось ранним воспитанием дворянских детей. Белинский же так и остался, в сущности, «неосмотрительным», но это давало ему силу движения. Жжх Кто имел счастье видеть на сцене Корчагину-Александровскую, Рыжову, Массалитинову, Качалова, Москвина, Хмелева, Черкасова, Яншина, Тарасову, Певцова, Бабочкина, тот знает, что такое театр. Жжх Писать о музыке, в особенности инструментальной, симфонической, «чистой», непрограммной, очень и очень трудно. Наши критики и музыковеды любят очень «фантазировать» под музыку, иной раз чего только не прочтешь! Но главным образом торжествуют: «становление личности», «силы зла» (если музыка громкая и напряженная) и «философское раздумье», это — если музыка тихая, медленная. Эти музыкальные («симфонические») стереотипы кочуют из партитуры в партитуру, от одного автора к другому, подчас без особых изменений. Мусоргский. Песни и пляски смерти Смерть у Мусоргского не зло, и не добро. Она - стихия, как и жизнь. (Ночь — сон — смерть.) 74

В ней нет никакого зла, напротив, она несет сон, покой, избавление от страданий. В ней отсутствует какой-либо социальный элемент, ребенок, пьяный мужичок, солдат или молодая девушка — все равны перед нею. Смерть — благо. Смерть — стихия ночи, ночная стихия в противовес жизни, дневной, деятельной. Ночью умирает ребенок, смерть перед ним нестрашная, в образе няньки, убаюкивающей ребенка, избавляя его от страданий. Девушке, умирающей от чахотки, она является в образе прекрасного молодого рыцаря, поющего ей (любовную) серенаду под аккомпанемент лютни, изумительно сымитированной в фортепианном сопровождении. Она умирает в его объятиях, наполненная томлением весны и любовным трепетом. Она как бы отдается сама этой смерти (стихии) [представляющейся ее желанным образом]. Эта стихия всемогуща. В «Трепаке» смерть принимает образ вьюги и в то же время навевает летние видения. Она приносит счастье = «спи, мой дружок, мужичок счастливый». А мужик, очевидно — бедный, бездомный, старый и убогий. В момент смерти перед ним возникает видение лета, сбора урожая, жатвы, лучшей поры крестьянского житья, песни летающих голубей, символа кротости и любви. Ребенок и Девушка и пьяный мужик умирают счастливые, смерть является им в образе счастливой мечты. Не смерть — зло и трагедия!! Жизнь — трагична, вот вывод Мусоргского. Смерть = добрая стихия, избавляющая человека от страданий житейских... В изображении смерти отсутствует какой-либо физиологизм, гниение, распад и т. п., какое-либо желание напугать, ошарашить и т. д. Наоборот, все поднято на необыкновенную поэтическую высоту. И даже в буквальном смысле «с холма» смерть окидывает взглядом поле битвы, т. е. вообще людскую жизнь. В понимании Мусоргского смерть неумолима, неизбежна, избавительница. Как ни странно, но отнимая у человека жизнь — она творит благо, избавляя его от мук и страданий. Образ чахоточной девушки, такой типичный для искусства ХХ века. Чахотка — болезнь городская. Болезнь городов. Не смерть — ужасна. Жизнь ужасна: погибают безвинное дитя, юная, прекрасная девушка, несчастный мужик — [кроткий и незлобный, мечтающий об урожае] (судя по его сну?). Сама же смерть лишена каких-либо признаков ужасности. Эти четыре песни (альбом, как называл его Мусоргский) сочинены в едином вдохновенном порыве. Пораженные силой музыки, друзья М и прежде всего В. В. Ст хотели слышать продолжение ряда этих песен, в связи с чем находили сюжеты для композитора, например, смерть и царь, смерть и воин, смерть политического изгнанника, умирающего на корабле в виду своей Отчизны и многие 75