Музыка как судьба

беспомощно барахтающиеся в этой дьявольской паутине. Гласность для лжи <...> — вот лозунг. О Федоре Абрамове До сих пор в памяти моей хранится не иссякая первое впечатление от чтения книги Федора Абрамова. Это было начало романа «Две зимы и три лета», деревня Пекашино, стоящая на берегу. Деревянная Северная Русь, так много говорящая сердцу, пароход идет, приплывает по реке, зелень, кажется, что весенняя. Славные, живые люди, родное русское племя, столь много претерпевшее, и неизвестно — на сколько еще веков запасаться терпением молодым поколениям Русских людей, если они хотят остаться русскими (впрочем, многие уже готовы продать себя за деньги, за иную жизнь). А ведь дело идет к тому, что их уже воспитывают, как рабов — на чужой воле, на чужой вере, на чужом хлебе, на чужом искусстве. И совершенно неважно, какой самозванец на данный момент стоит у кормила нашего корабля. Все равно, команда, которая им правит, составлена из людей одного покроя, одного типа, одного образа мыслей. Федор Абрамов Он интересовался музыкальными вопросами. Музыку воспринимал образно, эмоционально. Мне кажется, что это самый лучший способ постижения искусства, при котором и слушатель творит свой художественный мир, а не только испытывает от звуков физиологическое раздражение разного типа. Подобного рода восприятие искусства, думается, свойственно творческому типу личности, если можно так выразиться. Думаю, что такой тип человека существует с непонятно как возникающим импульсом творческого начала. Разговаривая о русской музыке в историческом аспекте, я как-то коснулся вопроса о самой генеалогии русской музыки, о влиянии на нее древнего язычества и, особенно, Христианства православного толка, заимствованного нами у Греков, прошедшего огромный искус несравненной эллинской культуры с ее аристократической утонченностью, богатством ладов и гармоний. Известного рода Византинизм, Византийство самой высокой традиции эпохи расцвета Империи вошло составной частью в Русскую музыку, обогатило ее и придало ей некоторые особые черты, связанные с самим характером Православного богослужения, с отсутствием механического органа. , несомненно, придало масштаб музыкальному представлению о Боге, свойственный католицизму, но, с другой стороны, сообщило известную тембровую нивелировку звучанию хора, съедаемого могучим органом и подчас играющего лишь второстепенную роль. Отсюда произошли формы ораторий, месс, кантат и других видов Европейской духовной музыки. Православная же религиозная идея всего полнее выразилась, пожалуй, в а'капелльном пении Б Русского хора. Культура эта, к великому 380

несчастью, подверглась чудовищному преследованию и истреблению в нашу несчастную революционную эпоху. Не знаю, сможет ли она когда-нибудь возродиться. Все эти вопросы очень живо интересовали Абрамова. Как-то у Андрея А Мыльникова говорили об этом чуть не целый вечер. Я понимал, что эта тема явилась неожиданной для моего собеседника; он задавал много вопросов, да и вообще, подобный разговор принимал очень широкий, «разбросанный» характер, много возникало ассоциаций. К чести моего собеседника, он не скрывал малого знакомства с темой беседы, напротив, задавал много вопросов и просил говорить побольше. Первое свидетельство умного, серьезного человека — то, что он не боится показаться «недостаточно культурным», незнающим и прочее, а, напротив, старается узнать как можно более того, что кажется ему ценным, интересным. Ведь умный, серьезный человек никогда не боится обнаружить своего незнания, особенно если он может пополнить свое представление о мире хоть чем-либо интересным. Беседовать с Абрамовым было одно удовольствие, мысль его была обычно резко очерченной, иногда полемичной, в духе тех проблем русской жизни, которые возникали тогда и продолжают возникать теперь. Жизнь русского человека нашего времени он знал весьма хорошо, многое видел, многое испытал сам. Любил Россию крепко, страдал за нее сильно, жалел русского человека, но и судил его подчас строго. Ж*ж*х В газете «Правда» прочел: «Рынок — одно из великих (достижений) открытий человечества, как бы колыбель культуры». Рынок — колыбель культуры, нравственности; спекулянт и ростовщик — главные люди эпохи. Именно в их руки отдаются жизнь и судьбы наших народов, в первую очередь — моего родного русского народа. Казалось бы, чего проще: раздать землю («Все поделить», — как думал когда-то Шариков — один из героев повести Булгакова «Собачье сердце»). Представьте себе нищего русского колхозника или совхозника. Надели его землею (хоть тысячью гектарами), что он будет с нею делать, не имея лишнего рубля за душою, вдобавок этот рубль теперь пятака не стоит. Земля попадет в руки дельцов — советских или иностранных (это неважно, они в большинстве — одного типа, одного профиля). жж Русские журналы с небольшим тиражом, увы! Своего рода литературное гетто для русских. Решительно, /1. И. Чичиков — герой Нашего времени, «пуще всего береги копейку» (слова отца ). 381