Музыка как судьба

каждого человека, в каждую семью пришел заурядный, посредственный, подчас злобный человек (пришел через ТУ, радио, через «бульварную» печать). Жжх Об увлечении членов Союза композиторов православным хоровым пением, многие из них — члены ВКП(б) и активные, притом. [Не все, конечно.] Причем не то чтобы композитор написал церковный хор, ну два или три, так нет. Оперируют крупнокалиберными диаметрами: мессы, обедни, всенощные бдения, реквиемы, магнификаты и т. д., и т. п. (причем все это в десятках названий). Министерство Культуры в свой покупной ценник за произведения вынуждено внести жанры «литургия», реквием, месса, магнификат, обедня, всенощная и т. д. Ничего, конечно, в этом как будто дурного нет, но все как-то уж слишком прагматично, деловито, «бизнесменно», торгово. Еврей Шнитке обратился, кажется, в католика, написал православную службу — покаянную обедню почему-то на армянские слова”. Вот поди и разбери на Страшном суде — кто он был такой? Конечно, в наше сложнейшее время трудно определить: кто есть кто, кто какой нации, кто какой веры, кто мужчина, кто женщина, а кто и то и другое. В 60-е годы Шостакович был музыкальным аналогом так называемой эстрадной поэзии [Евтушенко и Вознесенского], получившей огромный резонанс в обществе. И совершенно не случайно, конечно, их плодотворное сотрудничество: 13-я симфония, «Казнь Степана Разина», лирические канцоны (Микеланджело Буонарроти в переводе Вознесенского). Герой Зощенко Зощенко — поэт Зиновьевско-Кировского Ленинграда. Это не только социальный герой (пролетарий), не только герой 20-х послереволюционных лет. Он еще и местный, типичный лишь (главным образом) для Ленинграда герой. Ведь именно Петроград-Ленинград остался почти без своего «коренного», что ли, населения. Сотни тысяч жителей в годы Владычества Троцкого и Зиновьева были: а) убиты (расстреляны); 6) выселены (арестованы, сосланы в лагеря); в) мобилизованы; г) бежали от страха, умерли от голода. Зиновьев и его сатрапы — такие же <...> палачи — заселили город «своими». Произошла массовая депортация евреев с юга, из бывшей «черты оседлости», из Прибалтики, из Риги, Киева, Одессы, Белорусских городов: Гомель, Витебск, Рогачев, станция Быхов, Шклов, Могилев, Бердичев и т. д. Городские низы: пролетарии и люмпены, пригородное мещанство стали обитателями бывших барских, а ныне коммунальных квартир. Вот быт Зощенко. Это не Петербуржцы-Петроградцы, это именно Ленинградцы, а еще вернее сказать — Зиновьевцы. 366

Идеал жизни: сытое рабство Негритянский раб — унижаемый нищий «Дядя Том» — это устарело. Современный раб — сытый раб. Человек-механизм, человек-машина. Однако машина ухоженная, аккуратно смазываемая, мытая, сытая и пр. — Недочеловек. Управляющий им «хозяин» наслаждается жизнью, имеет свое искусство — например, балет, «Саломея» по-прежнему в большой моде ит. д. Жжх В долгих беседах с Отаром Васильевичем” разговоры все чаще возвращались к проблеме религиозного отношения к миру, религиозного сознания. Постепенно этот вопрос становился основным, кардинальным. Именно по этой линии точно разделялся мир, а не по социальной, национальной и иной. Искусство зашло в тупик, оно потеряло глубину, потеряло душу, потеряло смысл и значение, Божественное. Оно утратило и Человеческое, обратившись в Механическое, инстинктивно-животное, безмелодично-ритмическое, примитивное. То же и поэзия. Например, поэзия. Бродского — только ритмическая, без мелодии, без гармонии. Цветаева, Ахматова и их последователи сами уже производное, — рационально-истерическое. — Истерические — страсти› — одно самовыявление без любви, без ее примата. Пушкин воспел любовь: и плотские утехи, и глубокие, трагические страсти. Он воспел свое чувство, воспел предметы своей любви. То же — Есенин, Блок. Но гдеу т-т Цветаевой предметы ее страсти? Не говорю об Ахматовой — это что-то нечистое, плотски-развращенное. Все это осталось в 1910—1917 годах. Люди рождены были уже болезнью, гнилостностью несет от них. Истерические чувства Пастернака, Цветаевой, дортуарная поэзия Анненского. Что-то второразрядное во всех них. Очистительной грозы нет в них, как в Блоке, Есенине, Маяковском. Душный мир, спертый воздух, коридор женской гимназии, со всюду ощутимым запахом туалетных комнат. И у Бродского нет совсем свежести. Все залапанное, затроганное чужими руками, комиссионный магазин. «Качественные», но ношеные вещи, ношеное белье, украшения с запахом чужой плоти, чужого тела, чужого пота. Нечистота во всем. Нет свежей женщины, свежего плода, яблока, свежей ягоды. Что-то нечистое, уже бывшее в употреблении — всегда! Нет никакой свежести в языке, и это даже не язык, а всегда жаргон — местечковый, околонаучный, подмосковно-дачный. То же и в музыке — несвежий музыкальный материал, как несвежее белье, неодухотворенный и измышленный. 6 февраля 1993 года Сегодня в гостях у нас была Людмила Георгиевна Карачкина — старший научный сотрудник Института Теоретической Астрономии, работающая в 367