Муссон

— Готовьсь! — крикнул он, заметив при свете костров пляшущий впереди первый бочонок. Один из моряков бегом бросился на свое место. Когда он пробегал на расстоянии вытянутой руки от Хэла, его сразил преждевременный выстрел батареи. Порыв горячего воздуха едва не сбил Хэла с ног. Ему пришлось вцепиться обеими руками в спицы рулевого колеса, чтобы устоять. Каменное ядро, окруженное пороховыми парами, ударило бежавшего моряка в спину. Оно изувечило тело и раскололо череп, так что половину мозга выплеснуло в лицо Хэлу, как чашку теплой горчицы. Хэл подавился и отшатнулся от этой ужасной картины; она настолько вывела его из равновесия, что он едва не пропустил последний поворот. В самый последний миг он собрался с силами, вытер текущую по лицу желтую густую жижу и, чувствуя тошнотворный вкус на губах, крикнул:

— Ложимся на курс! — и резко повернул руль.

„Минотавр“ развернулся, огибая кораллы, и поднял нос на первой океанской волне.

Риф остался позади, и Хэл с тревогой стал наблюдать, как выполняет последний поворот Большой Дэниел. Голландец накренился под переменившимся ветром, показав плоское днище, и с достоинством престарелой аристократки последовал за более проворной и кокетливой дочерью, подойдя туда, где на глубокой воде стоял „Минотавр“.

— Прошли, — вполголоса сказал Хэл и громко, торжествующе закричал: — Получилось, парни! Поздравьте друг друга!

Матросы визжали и выли, как псы; с корабля Большого Дэниела донеслись такие же крики. Гребцы на шлюпках вспрыгнули на банки и плясали так, что шлюпки грозили перевернуться. Батарея крепости продолжала в досаде греметь, создавая тщетный затихающий аккомпанемент этой радости, а вскоре, когда корабли пошли к поджидающему „Серафиму“, стрельба прекратилась вовсе.

На следующее утро эскадра Хэла стояла десятью милями юго-западнее Флор-де-ла-Мара. Хэл вышел на палубу, переменив только рубашку, и проглотил ранний завтрак, когда верхний край солнца едва показался над горизонтом.

С юта „Серафима“ Хэл в ярком утреннем свете сразу увидел недостатки „Минотавра“.

Корабль был изуродован выстрелами, и его содержали в беспорядке, корпус был грязный и побитый. В воде он сидел высоко и легко.

Поверхностный осмотр накануне вечером показал, что все трюмы „Минотавра“ пусты, но пороховой погреб забит порохом в бочонках, и он в хорошем состоянии. Когда потребуется штурмовать крепость аль-Ауфа, этот порох пригодится Хэлу.

Однако, несмотря на столь прискорбный вид, „Минотавр“ нуждался лишь во внимании и небольшой работе, чтобы вновь превратить его в превосходный корабль.

У Хэла не было оснований пересматривать свою оценку. Корабль стоил не менее десяти тысяч фунтов призовых денег, из которых его личная доля — почти три тысячи. Он довольно улыбнулся и направил подзорную трубу на другой захваченный накануне приз.

Не вызывало никаких сомнений то, что, как и предположил Хэл, это корабль Голландской Ост-Индской компании. В подзорную трубу он прочел на транце название золотыми буквами — Die Lam, „Овечка“. Хэл подумал, что название кораблю подходит: он выглядит пухлым и послушным, но его линии изящны, искусно сработаны и на взгляд моряка привлекательны.

Построен корабль недавно и недолго пробыл в руках пиратов, поэтому почти не пострадал. Люки трюмов закрыты, но по осадке ясно, что они ломятся от груза: аль-Ауф еще не успел перевезти его на берег.

— Подзовите шлюпку, мистер Тайлер. — Хэл одним движением сложил подзорную трубу. — Я собираюсь посетить мистера Фишера на „Овечке“ и посмотреть, что мы захватили.

Большой Дэниел встретил его у трапа голландского корабля широкой беззубой улыбкой.

— Поздравляю, капитан. Корабль прекрасный.

— Вы отлично поработали, мистер Фишер. Я не мог бы просить вас и ваших мошенников о большем. — Он улыбнулся морякам, которые стояли за Большим Дэниелом. — Когда сойдете в Плимуте на берег, у всех будут тугие кошельки.

Все хрипло приветствовали эти слова.

— Сколько храбрецов убито?

Хэл понизил голос, затронув такую мрачную тему. Дэниел громко ответил:

— Ни одного, хвала Богу. Хотя молодому Питеру отстрелили палец. Покажи капитану, парень.

Молодой моряк показал обрубок пальца, перевязанный грязной тряпкой.

— В твои призовые деньги я добавлю золотую гинею, — пообещал Хэл. — Чтобы облегчить боль.

— По такой цене, капитан, можете забрать и остальные четыре.

Моряк широко улыбнулся, и товарищи подхватили его смех, расходясь по своим боевым позициям.

Большой Дэниел провел Хэла вперед.

— Этих мы нашли прикованными на баке. — Он показал на незнакомых людей в лохмотьях, стоявших у фок-мачты. — Уцелевшие из голландского экипажа. Двадцать три отличные сырные головы, всех их аль-Ауф предназначал для невольничьего рынка.

Хэл быстро осмотрел их. Худые, но не обессилевшие, и хотя на руках и ногах видны язвы от кандалов, а на спинах и боках — рубцы от арабских бичей, все кажутся относительно здоровыми. Как и сама „Овечка“, они недостаточно долго пробыли в плену, чтобы серьезно пострадать.

— Сегодня ваш счастливый день, господа, — обратился к ним Хэл по-голландски. — Вы снова свободные люди.