Муссон

Несколько лет спустя, в 1508 году, упомянутый корабль разбился на коралловых рифах у побережья Гоа, и Альбукерк потерял огромные личные сокровища, накопленные за время кампаний в Индийском океане.

После успешных нападений на африканское побережье Альбукерк покинул свое логово на острове и перенес свой флаг на Занзибар.

Крепость Флор-де-ла-Мар пришла в запустение.

Я заходил сюда 2 ноября 1637 года. Остров длиной в пять с четвертью миль и в полмили шириной в самом широком месте. Восточный берег подвержен сильным ветрам с океана, и бросать здесь якорь опасно. Залив на крайнем северо-западе острова хорошо защищен и охраняется коралловыми рифами.

Дно песчаное и ракушечное и прекрасно держит якорь. Существует проход между рифами, непосредственно под крепостью. Когда в крепости стоял португальский гарнизон, любой входящий в залив корабль рисковал попасть под сильный огонь крепостных батарей“.

Посреди страницы Хэл увидел подробную карту залива и крепости с указаниями прохода в рифах и различными данными и измерениями.

— Спасибо, отец, — с чувством сказал Хэл и продолжил чтение текста.

„Я сошел на берег и обнаружил, что стены крепости выдержали без разрушений почти полтораста лет. Они очень прочны и разрушить их могут разве только современные осадные машины. Медные пушки еще торчат из амбразур, но морской воздух, насыщенный солью, разъел стволы.

Дренажная система и цистерны для сбора дождевой воды в рабочем состоянии, и мы смогли наполнить из них свои бочки. На южном краю острова обитает большая колония морских птиц. Днем эти птицы образуют над островом темное облако, заметное за много миль. Их крики звучат так громко, что поражают слух и чувства. Мясо этой дичи жирное, с сильным рыбным привкусом, но, просоленное и прокопченное, становится вкусным. Я отправил людей на берег для сбора птичьих яиц. Моряки вернулись с десятью полными большими корзинами, и весь экипаж объедался яйцами. В заливе много рыбы и устриц. Мы простояли здесь десять дней. Все матросы занимались ловлей и заготовкой этих даров природы, чтобы пополнить оскудевшие корабельные запасы.

12 ноября мы отплыли оттуда в Баб-эль-Мандеб в начале Красного моря“.

Хэл закрыл журнал почтительно, словно семейную Библию — в каком-то смысле так оно и было, — и вернулся к карте. Старательно отметил на ней сообщенные отцом координаты, потом проложил курс от нынешнего положения „Серафима“ у южной оконечности Мозамбикского пролива.

Когда он вышел на палубу, солнце висело над самым горизонтом, так затянутым дымкой пурпурного моря, что Хэл мог смотреть на огненный диск не щурясь. С наступлением темноты муссон ослабел, но все еще дул с силой достаточной, чтобы наполнить все паруса, жемчужно-белые и налитые, как груди кормилицы.

— Мистер Тайлер, поверните корабль по ветру так близко, как он только сможет идти этим галсом. Круто к ветру.

— Есть круто к ветру, капитан.

Нед козырнул.

Хэл оставил его и пошел вперед, поглядывая на реи фок-мачты, когда проходил под ними. Том по-прежнему оставался там; он сидел на мачте с тех пор, как они вышли из Занзибара. Хэл сочувствовал ему, но не собирался подниматься наверх. Он тоже хотел побыть один.

Подойдя к бушприту, он забрался на фока-штаг и стал всматриваться в темнеющее море, которое приобрело цвет спелых слив. „Серафим“ через равные интервалы разрезал гребень большой волны и плескал водой на нос; ее капли падали на лицо Хэлу. Он не вытирал их, позволяя стекать по подбородку на грудь.

Далеко позади в туманной дымке исчезала Африка. Впереди не видно никакой земли. Темный океан широк и бескраен. „Какова надежда найти маленького мальчика на этих безграничных просторах?“ — думал Хэл.

— Но я буду его искать, даже если на это уйдет весь остаток жизни, — прошептал он. — Без всякого милосердия к тем, кто встанет у меня на пути.

Дау предназначалась для перевозки рабов с побережья на Занзибар. Она вся пропахла испражнениями, и над ней витал дух человеческих страданий.

Эти грязные испарения окутывали небольшое судно и пропитывали одежду и волосы всех, кто на нем плыл. С каждым вдохом они проникали в легкие Дориана и, казалось, разлагали самую его душу.

Его заковали на нижней палубе. Железные скобы были вбиты в прочную древесину корпуса, их концы расплющены. Через ножные кандалы ручной ковки была пропущена цепь. В длинном низком трюме хватило бы места для сотни рабов, но Дориан был один. Он сидел на брусе шпангоута, пытаясь убрать ноги из грязной трюмной воды, которая всплескивала с каждым подъемом и спуском узкого корпуса, полная рыбьей чешуи и кусков мокрой копры — другого груза, который перевозила дау.

Примерно раз в час люк над головой Дориана открывался и кто-нибудь из арабских моряков с тревогой смотрел на него. Тюремщик приносил ему чашку риса и рыбную похлебку или зеленый кокос с отрезанным верхом. Кокосовое молоко оказалось сладким и слегка шипучим, и Дориан пил его охотно, хотя не притрагивался к похлебке из полугнилой вяленой на солнце рыбы.