Муссон

Дориан видел по одежде, что это какой-то мулла, религиозный проповедник, исламский эквивалент пастора.

– Объясни слова ребенка, – приказал принц.

– Он цитировал Коран, сто десятый стих из восемнадцатой суры, – неохотно признал мулла.

Его круглое лицо лоснилось от хорошей жизни, а живот тяжело лежал на коленях. Клочковатая козлиная бородка была выкрашена хной в выцветший оранжевый цвет.

– Ребенок процитировал его точно, но ведь даже попугая можно научить произносить слова, которых он не понимает, – добавил он.

Принц снова повернулся к Дориану:

– Что ты понимаешь под праведностью, дитя?

Эл Уилсон подготовил Дориана к такому вопросу, и Дориан не колебался:

– Это значит искренне почитать Бога, избегать поклонения идолам, помогать праведным, не сотворять себе кумира среди людей или вещей, а в особенности не преклоняться перед самим собой.

Аль-Малик снова повернулся к своему мулле.

– Похоже ли это на речь попугая? – спросил он.

Мулла явно пришел в замешательство.

– Нет, господин. Это действительно мудрые слова.

– Сколько тебе лет, дитя?

Аль-Малик вперил в Дориана острый взгляд темных глаз.

– Мне одиннадцать, почти двенадцать, – с гордостью ответил Дориан.

– Ты мусульманин?

– Да пусть лучше мой нос сожрет проказа! – выпалил Дориан. – Я христианин!

Ни принц, ни даже мулла не выказали ни потрясения, ни гнева, услышав столь страстное отрицание. Они тоже решительно отвергли бы любое предположение об их вероотступничестве.

– Подойди, мальчик, – приказал аль-Малик вполне добродушно, и Дориан шагнул к нему.

Принц протянул руку и взял прядь чистых, блестящих ярко-рыжих волос. Дориан терпеливо стоял, пока принц пропускал его локоны между пальцами.

– Таковыми, должно быть, являлись настоящие волосы пророка, – тихо произнес принц.

Все до единого в комнате откликнулись:

– Да славится Аллах!

– Можешь пока отослать его, – сказал аль-Малик аль-Ауфу. – Я видел достаточно, и нам нужно поговорить.

Бен Абрам снова взял Дориана за руку, и они направились к двери.

– Стерегите его как следует! – бросил им вслед аль-Малик. – Но обращайтесь бережно.

Бен Абрам сделал жест уважения и послушания, коснувшись рукой губ и сердца, и отвел Дориана обратно в его камеру.

Слуги аль-Ауфа принесли свежесваренный кофе.

Пока один снова наполнял крошечную золотую чашку принца густым напитком, другой заново разжег его кальян.

Торг по такому важному вопросу должен был идти без спешки.

Постепенно, после длинных пышных фраз и цветистых, поэтических выражений, мужчины приблизились к соглашению. Аль-Ауф увеличил начальную цену до двух лакхов с расчетом на возможность маневра и наконец позволил убедить себя снизить цену.

Давно уже стемнело, когда при свете масляных ламп, вдыхая душистый дым кальяна, они окончательно обо всем договорились.

– Я не вожу с собой на корабле такое количество золота, – сказал аль-Малик. – Я заберу ребенка с собой, когда выйду в море завтра утром, и пришлю к тебе быстрое дау, как только вернусь в Ламу. Ты получишь свой лакх еще до того, как взойдет новая луна. Клянусь тебе в этом.

Аль-Ауф не колебался:

– Как пожелает великий принц.

– А теперь оставь меня, ибо час уже поздний, и я хочу помолиться.

Аль-Ауф немедленно встал. Он предоставил принцу собственные комнаты, приукрасив их как только мог; для него было великой честью принимать такого высокого гостя. Он попятился к двери, непрерывно низко кланяясь:

– Пусть красоты рая посетят твой сон, великий принц! Пусть твое пробуждение сопроводит аромат фиалок, о могучий! Пусть твои молитвы летят, как золотые стрелы, прямо к ушам Аллаха, о любимец пророка!

Дориан не мог заснуть. Восторг, испытанный им при встрече с принцем, давно испарился, и теперь Дориан снова чувствовал себя напуганным и одиноким. Он понимал, что обстоятельства изменились и он вот-вот погрузится в темные неведомые воды. Как ни ненавистно ему было нынешнее тоскливое заключение, он все же как-то к нему привык. К тому же сейчас у него появились и кое-какие утешения: ему все больше нравился арабский доктор, он уже привык полагаться на старика. У Бен Абрама было доброе лицо, и Дориан чувствовал, что старик искренне им интересуется.

Кроме того, пока он сидел здесь, на острове, оставался шанс, что его отец и Том сумеют выследить его и найти.

А если этот грозный принц увезет его куда-то в другое место, смогут ли они его отыскать?

Дориану стало так страшно, что он даже боялся задуть лампу, хотя она и привлекала москитов в его крошечную камеру, и предпочитал чесаться от их укусов, чем лежать без сна в темноте.

Под стенами форта мягко шелестели листья пальм под неугомонными порывами муссона. Дориан обхватил себя руками, прислушиваясь к заунывному голосу ветра и изо всех сил борясь со слезами.

Потом он услышал сквозь ветер другой звук – такой тихий, что не сразу проник в темный туман его горя. Звук затих, потом возобновился, а затем стал сильнее, отчетливее. Дориан сел и потянулся к лампе. Его пальцы дрожали так, что он чуть не уронил ее.