Мушкетер

Словом, я влюбился – вопреки собственным планам, вопреки здравому смыслу, вопреки желанию. Когда я наконец понял это, то вспомнил слова Атоса. При нашей встрече, которая случилась после моего знакомства с семейством Лакедем – душ Барруш, он немедленно определил меня влюбленным. И хотя ничего подобного я тогда не чувствовал, сейчас мне казалось, что мой друг еще три месяца назад уловил то, о чем я сам и не подозревал. Чем больше я думал, тем больше укреплялся в уверенности, что полюбил юную Рашель Лакедем с первой же встречи.

Думаю, чувства наши очень скоро перестали быть секретом для супругов Лакедем – может быть, даже быстрее, чем для нас самих. Не могу сказать, что г-н Лакедем нас поощрял. Правда, он ни разу не выразил неудовольствия по поводу пылких взглядов, которыми мы обменивались с Рашелью во время субботних обедов. Тем не менее меня не оставляло ощущение, что Исаак Лакедем относится к происходящему без особого восторга. Это проявлялось по-разному. Например, когда я однажды просил его разрешить нам с Рашелью вечернюю прогулку, то он отказал мне – мягко, но непреклонно.

– Дорогой Портос, – сказал он, – я отношусь к вам как к сыну, которого у меня, к сожалению, нет. Вы для нас – член семьи, которого мы любим и которому желаем счастья. Но подумайте сами: что будет, если мою дочь увидят в обществе королевского гвардейца? Наши знакомые сочтут, что она пренебрегает нормами приличия, ваши же – что вы нашли даму, недостойную вас.

– Что вы говорите, господин Лакедем! – растерянно воскликнул я. – Как можно считать, что ваша дочь недостойна кого бы то ни было!

– Вы забываете, уважаемый Портос, – возразил он, – что для окружающих вы – французский дворянин, близкий ко двору его величества. А Рашель Лакедем – всего лишь дочь еврея-ростовщика. Мало того что ее сочтут недостойной – вас, скорее всего, обвинят в том, что вы позарились на деньги ее отца. Словом, – сказал он холодно, – ваша прогулка окажется оскорбительной и для нее, и для вас. Оставим этот разговор.

Его слова были жестоки, но справедливы. Именно так и рассуждали бы мои знакомые, если б увидели меня с Рашелью.

По счастью, этот короткий разговор произошел в отсутствие девушки. Присутствовавшая же при нем г-жа Лакедем расстроилась не меньше моего. В отличие от мужа, она куда благосклоннее относилась к нашему сближению, но боялась возражать ростовщику. Попрощавшись с ними, я, понурив голову, вышел из гостеприимного дома. Но, не пройдя и нескольких шагов в сгущавшихся сумерках, я увидел знакомую фигурку в темном платье и чепце испанского покроя с вуалью, скрывавшей лицо.

– Рашель… – пробормотал я, останавливаясь. Девушка быстро подошла ко мне и взяла меня под руку.

– Пойдемте, – сказала она.

Мы двинулись прочь от ее дома. Я чувствовал себя неловко, все еще переживая недавний разговор с ее отцом. Выходило, что я, получив однозначный запрет на прогулку, немедленно же его нарушил.

– Я слышала, что сказал вам мой отец, – сказала она. Вуаль чуть приглушала звук ее мелодичного голоса. – Он прав, дорогой Портос. Нам не следует вместе появляться на людях. Потому я и решилась на эту прогулку – короткую прогулку, – что она окажется единственной. Не расстраивайтесь, в конце концов мы будем по-прежнему видеться у нас дома, за субботним столом.

Дойдя до угла, мы остановились.

– Рашель, – сказал я негромко, – я люблю вас.

Это было неожиданно для меня самого. От собственных слов у меня захватило дух так же, как в детстве, когда я прыгал с крутого берега в зеленую волну Вера.

Рашель убрала руку и подняла вуаль. На ее лице я не увидел радости, а в глазах блеснули слезы.

– Я тоже люблю вас, Портос, – прошептала она еле слышно. – Но у нас нет будущего. Даже такая малость, как вечерняя прогулка, для нас невозможна. Мы должны смириться. В конце концов, многие лишены и той радости, которой Господь одарил нас. Оставайтесь же для меня милым братом, а я для вас буду верной и любящей сестрой. Кто знает, – добавила она с робкой надеждой, – может быть, все изменится…

Девушка коснулась моего запястья и тут же отдернула руку, словно испугавшись этого движения. Быстро поднявшись по ступеням крыльца, она скрылась в доме. Я же остался стоять посреди улицы, пытаясь заставить сердце биться ровно.

Мне это удалось не сразу. К естественному чувству разочарования примешивался еще и стыд. Конечно, слова Рашели о том, что у наших отношений нет будущего, были справедливы. Но не только и не столько по причине, которую назвал ростовщик и подразумевала его дочь. Причина таилась во мне самом, вернее, в той жизни, к которой, до недавнего времени, стремился я. И продолжал добиваться, несмотря на появлявшиеся сомнения.