Мушкетер

Вырвавшиеся слова о любви именно вырвались, они прозвучали, по сути, против моей воли, вызванные естественным порывом. И я тут же пожалел о них. Избрав военную карьеру, мечтая о подвигах и чинах, о славе и положении, я отдавал себе отчет в том, что его величеству не нужны солдаты, обремененные семьей и в походе больше думающие о домашних делах, нежели о смерти во имя своего короля. Отказаться же от честолюбивых стремлений, пусть даже во имя любви, – возможно, я еще не был готов к столь решительному повороту в судьбе.

Потому тяжесть на сердце, появившаяся после разговора с г-ном Лакедемом, сопровождалась и некоторым облегчением, которого я сам стыдился. Казалось, сама судьба не давала нам преодолеть ту преграду, к которой подталкивали нас наши чувства. Не знаю, насколько тяжело было для Рашели отказаться от любви ко мне. Я же решил смириться с той ролью, которая отныне стала для меня единственной в этом доме, – ролью доброго и заботливого старшего брата. Наверное, у меня это получалось не очень ловко. Но я должен был продолжать посещать семейство Лакедем. И двигала мною не только любовь к Рашели, продолжавшая заполнять мое сердце, но и долг перед погибшим отцом.

Однако проходили суббота за субботой, я постепенно сжился с новой своей ролью настолько, что прежняя влюбленность действительно сменилась желанием заботиться о юной г-же Лакедем и защищать ее от опасностей, с которыми могла столкнуться семнадцатилетняя девушка. Мы начали нарушать запрет Исаака Лакедема на совместные прогулки. И – удивительное дело! – пока отношения между нами были отношениями, продиктованными пылкой влюбленностью, такие нарушения казались нам немыслимыми. Теперь же, когда мы (я, во всяком случае) просто чувствовали себя хоть и дальними, но родственниками, – прогулки стали восприниматься вполне естественными. Странно – ведь случайные свидетели по-прежнему могли принять нас за влюбленных или даже за жениха и невесту, и все, о чем предупреждал ростовщик, непременно проявилось бы. Но появившаяся внутренняя безмятежность теперь словно делала эти опасения малосущественными. Рашель во время таких прогулок делилась со мною своими маленькими тайнами, в основном касавшимися ее подруг, я же по возможности старался ей давать советы, которые, следует признать, редко оказывались полезными.

Не знаю, часто ли происходит такое перерождение влюбленности в добросердечные родственные отношения. Не знаю также, случилась ли такая спасительная метаморфоза лишь со мною, или же и Рашель пережила нечто подобное. Впоследствии я понял, что чувство к девушке, принятое мною за любовь, было, скорее, желанием любви. Именно поэтому оно столь быстро ушло, оставив ощущение теплое, но не более того. Я по-прежнему находил удовольствие в обществе Рашели, меня по-прежнему восхищали острота ее ума и глубина переживаний. Но сердце все чаще оставалось спокойным, когда моя рука случайно соприкасалась с ее рукой, а мой взгляд пересекался с ее взглядом.

Мне кажется, что родители девушки вскоре заметили некоторое охлаждение между дочерью и постоянным их гостем. Было ли это для них облегчением, или, напротив, относясь неодобрительно к нашему недавнему сближению, они в действительности желали его? Не знаю, скорее всего, справедливо и то и другое.

Внешне они вели себя так, словно ничего не видели. Я оставался прежним желанным субботним гостем; г-н Лакедем постоянно снабжал меня деньгами – притом, что я ни разу не обратился к нему с просьбой; г-жа Лакедем непременно справлялась о здоровье и сетовала на тяготы военной службы, из-за которых я выглядел «очень утомленным». Последнее нисколько не соответствовало действительности – обладая от природы прекрасным здоровьем и наделенный изрядной физической силой, я если и тяготился чем-либо, так это отсутствием приключений. Я жаждал подвигов и славы, а вместо этого нес караульную службу во внешней охране Лувра, и монотонность моего существования скрашивали лишь состязания в силе и ловкости с сослуживцами и время от времени случавшиеся стычки с телохранителями его высокопреосвященства. И конечно же посещения господ Лакедем (господ душ Барруш, как я именовал их про себя). Все больше прелести я находил в субботнем пиршестве, слушая негромкую молитву, которую произносил глава семьи, и принимая после этого из его рук ломоть хлеба и бокал с красным сладким вином.

Но однажды всему пришел конец – и монотонности гвардейской службы, и моим визитам. В первых числах апреля 1624 года я привычно навестил семейство Лакедем и нашел Исаака весьма встревоженным. Мне неловко было спрашивать его о причинах. Тем более что во время обеда г-н Лакедем всячески старался скрыть свое состояние, весело беседуя и со мною, и с супругой, и с юной Рашелью. Но когда мы, оставив дам, поднялись в памятную мне комнату с укрытой шторою страшной картиной, ростовщик немедленно расстался с веселостью. Плотно прикрыв дверь и убедившись, что нас никто не слышит, он приблизился ко мне и сказал еле слышно:

– Он здесь.