Мудрые детки

Внизу остались только члены семьи. Репортеров и гостей и след простыл — только опрокинутые грязные стаканы, скомканные салфетки, куриные кости, увядающая сирень, поникшие свечи. Ушли лютнисты, официанты, горничные и пажи; бразильские друзья Перри отправились ночевать в “Тревелерз клаб”; Старая Няня покинула свой пост в дамском туалете и по праву заняла место среди нас. Все сидели вокруг стола и дружно поедали с большого блюда остатки курицы. При виде курицы мне тоже захотелось к ним присоединиться, но сперва нам предстояло совершить небольшую церемонию.

Подняв с золоченого стула подушку, я стряхнула с нее осколки. Присутствующие с подчеркнутой вежливостью не обращали на нас внимания — только Нора подмигнула украдкой, — поэтому никто не заметил, как, хорошенько взбив подушку, я уложила на нее корону. Теперь, когда пришло время фанфар, трубачей было не сыскать. Но, когда я произнесла: “Папа, посмотри, что я нашла!” — и, неся на вытянутых руках корону, пошла ему навстречу, Перри идеально изобразил барабанную дробь: “Тра-та-та-та-та!”. У сидевшей на его коленях Норы затуманился взгляд. Дейзи шлепком отбросила ручку престарелого мужа, по привычке оказавшуюся у нее на груди, и приняла благоговейный вид. Все застыли с поднесенными ко рту куриными ножками, а Перри, блестяще отбив барабанную дробь, объявил сочным, бархатным, идеально подходящим в данной ситуации густым голосом:

— Король лицедеев! Востребуй свою корону!

Приподнявшись на цыпочки, я возложила корону на его длинные седые кудри. Знаете, иногда бывает — расчувствуешься, а иногда — хоть трава не расти. Для Корделии я была, конечно, старовата, но тут уж ничего не поделаешь.

— Мои принцессы, — сказал он. — Мои танцующие принцессы.

Он правда это сказал. Ей-богу! Видела бы наша мама. Но — которая мама? Красавица Китти? Бабушка? Вот в чем вопрос. Я не знаю, что сказала бы красавица Китти, но бабушка бы наверняка выдавила что-нибудь язвительное. У леди А. на лице было радостное выражение. У госпожи Масленки — офигевшее; у милых крошек — подавленное.

А мы с Норой были довольны. Нам наконец-то удалось пробраться в лоно семьи, частью которой мы так давно хотели стать. Нас пригласили на сцену, и мы, наконец, заняли место рядом с законной половиной. У нас был общий дом под названием “прошлое”, даже если мы и обитали в разных комнатах. И тут Перри с улыбкой фокусника произнес:

— Посмотри-ка, что у меня в кармане, Нора.

Она к тому времени с размазанной от поедания цыпленка помадой и торчащими во все стороны волосами выглядела совершенно непристойно. Боюсь, что и я тоже.

— В кармане, говоришь? — смачным голосом произнесла она.

Поискала — и вдруг ее лицо изменилось. За все проведенные вместе годы я никогда не видела у нее такого выражения. Казалось, она застыла на пороге счастья, готовая через мгновенье покориться страсти, — нет, больше того. Будто она вот-вот навеки отдаст свое сердце случайно встреченному незнакомцу.

— Ох, Перри! — выдохнула она и вытащила подарок наружу.

Он был смуглый как перепелка, гладкий как яйцо, сонный как совенок. Не представляю, как он оказался у Перри в кармане.

— Посмотри в другом кармане, Дора.

Еще один. Естественно, близнецы, на вид — месяца три.

— О-о-о, Перри! — воскликнула Нора. — Именно то, что мне всегда хотелось.

— Это — Гаретовы, — сообщил Перигрин Мельхиору.

Оказалось, что династия Хазардов совсем не думает вымирать, а наоборот, разрастается во всех направлениях, и теперь вдобавок к спорным, гипотетическим отцам, в таком изобилии представленным в нашей истории, можно добавить еще и святого отца. Отнесем это на счет либеральных поветрий в теологии.

Масленка начала допытываться у Перри: видел ли он его? Как он? Кто мать малышей? Где она?

Но кто она и где они оба находятся, выходит за рамки комедии. Конечно, нам Перри все сообщил, ведь мы же как-никак семья, но я не собираюсь рассказывать вам, по крайней мере, не сейчас, когда вновь воспылал затухший очаг, погасший было огонь возродился к жизни, и Нора — смеющаяся, расщедрившаяся, всепрощающая — стала, наконец, в семьдесят пять лет матерью.

Вот так.

Нелегко сразу переварить, верно?

Что ж, надо было соображать, во что вы ввязываетесь, откликаясь в “Лошади и Повозке” на приветствие Доры Шанс — навеселе, в обтрепанном меховом пальто, боевой раскраске, с оранжевыми (цвет “Персидская дыня”) проглядывающими сквозь босоножки из змеиной кожи ногтями — и на предложение рассказать вам историю.

Что-что, а историю я вам расскажу, хоть две!

Но, говоря серьезно, такие чудесные паузы иногда случаются в сумбурных и вместе с тем плавных сюжетах нашего бытия, и, если вам заблагорассудится прервать свое путешествие в этой точке, можете считать, что эта пьеса — со счастливым концом.